Но вот неприятно, и все. Разум понимает, что это не его дело, но все тот же загадочный внутренний голос нашептывает нехорошее, заставляя остро реагировать. Трэш привык его слушаться, но на этот раз решил проявить упрямство.
Нет, ну в самом-то деле, такая впечатлительность никуда не годится! Он уже не первый раз наблюдает за трапезами «странных», пора привыкнуть, не стоит обращать внимания на то, что его не касается.
Кстати, эта женщина вдвойне странная, потому как все прочие заблаговременно разбегались с пути Трэша, а она почему-то даже не косится в его сторону. Совсем страх потеряла. Или это следствие того, что преобразилась в его присутствии?
Да какая ему разница, сейчас надо делом заниматься, а не анализировать чужое поведение.
Тем более поведение неприглядное.
Приблизившись к телу, от которого тянуло живцом, Трэш мгновенно углядел источник дивного аромата – плоскую флягу в матерчатом чехле, болтающуюся на поясе. Сорвал, попытался отвинтить пробку, но где там с такими лапами. Поднял над задранной головой, чтобы ни капли не потерять, сдавил когтями, пробивая стенки, дождался, когда выльется, вытряхнул остатки и даже облизать не побрезговал.
Жалкая кроха, но то ли этого достаточно, то ли все дело в самовнушении, но мгновенно ощутил нешуточный прилив сил.
И захотел добавки.
Поиск еще одного источника самого восхитительного в мире запаха привел к машине. Разодрав крышу, Трэш нашел четыре фляги из алюминия и пластика. Ради них пришлось грубо выпотрошить пару рюкзаков, после чего опустошил все посудины до последней капли. Должно быть, физиономия у него после такого возлияния переполнилась блаженством и умиротворением, но у старшей женщины на этот счет возникло другое мнение, – перестав следить за жутковатыми действиями младшей, покосившись, начала медленно пятиться, взгляд ее стал невообразимо перепуганным.
Трэшу она не мешала, и вообще к ней точно никаких претензий, поэтому указал рукой в сторону пятиэтажек, откуда ее привели, после чего произнес:
– Уходи. Иди туда. Не оставайся здесь, они придут. Не слушай, что они говорят, это обман, они злые.
Пытался высказаться простейшими фразами, но все равно ничего, кроме урчания, выдать не получилось. Непохоже, что она поняла хотя бы слово, но простейший указующий жест мимо ее сознания не прошел, развернулась и припустила с такой целеустремленностью, что, рассадив голую ступню об бордюр до крови, ни на миг не сбилась с ритма бега.
Трэш одно за другим обыскал оставшиеся четыре тела, но больше живца не нашел, что сильно его разозлило. Вернулся к машине, ориентируясь по притягательному запаху и осознав, что его источником являются всего лишь исковерканные им же фляжки, взбеленился совсем уж до крайности.
Неистовая злоба требовала найти ей разрушительный выход, причем немедленно.
Содрав с первого попавшегося трупа куртку, он, скомкав ее, обмакнул в потек крови, перемешанной с мозгами, и на капоте пикапа размашисто написал: «Готовьте еще пять гробов».
Довольный содеянным, отшвырнул окровавленную тряпку на газон. Ярость, охватившая до гула в ушах, стремительно отступила, и Трэш, приходя в себя, расслышал подозрительные звуки. Пригнулся над телом пулеметчика, убедился, что они доносятся из радиостанции в его разгрузке:
– Муха-одиннадцать, почему молчите? Ответьте. Муха-одиннадцать, поче… Твою мать!!! Тревога! У нас элита! Код два! Повторяю – код два! Переход на частоту по коду два!
Наверху знакомо зажужжало. Трэш было дернулся укрыться под жиденькими кронами деревьев, но не успел и шагу сделать, – над машиной завис причудливый летательный аппарат, удерживаемый в воздухе шестеркой расположенных по кругу пропеллеров. Мелкий, почти игрушечный, в таком и пяти килограммов не наберется, высота метров пятнадцать, можно рассмотреть каждую деталь, в том числе глазки целого блока миниатюрных камер, закрепленного под днищем на подвижной подвеске.
Понятно, почему рация так внезапно замолчала. Тот, кто вызывал «Муху-одиннадцать», понял, что ответа не дождется, во всей красе рассмотрел, что стало с теми, кто должны ему отвечать.
Злоба не успела сойти на нет и требовала решительных действий. Хорошо бы сейчас добраться до радиста и пообщаться с ним на тему объявленной тревоги и великих обид, причиненных беспричинно.