– Потихоньку.
– А у меня вот настроение ни к черту. Понимаешь, хотел с тобой в баре за жизнь перетереть, накатить по маленькой, посидеть по-человечески, по-братски, а ты отморозился, будто чужой, не уважил. Огорчил ты меня, Карат, сильно огорчил.
– Ты бы сходил к мамаше своей поплакаться, у нее как раз хорошее настроение.
– Типа, она вся из себя счастливая, потому как ты ей только что удовольствие доставил? – с ходу догадался Черняк. – Это дело хорошее, главное, чтобы у тебя язык после такого дела не болел, тебе ведь им сейчас опять придется поработать. – Чуть обернувшись, Черняк, повысив голос, произнес: – Скат, клиент малость грубит, но в основном робок и готов к продуктивному общению.
Скосив взгляд в одну сторону, затем в другую, Карат изучил изменившуюся диспозицию и ничего хорошего для себя не заметил.
Включая Черняка, в не такое уж большое помещение заявились четверо. Сам Черняк перед Каратом продолжает сидеть, с ним все ясно – кадр знакомый. Мужик лет тридцати с остроносым лицом, закаменевшим в вечной гримасе недовольства, застыл возле радиостанции, что-то нервно в ней нажимает и поглядывает искоса – должно быть, Скат. Где-то его морда уже попадалась, скорее всего, в Полисе мельком проскакивала, каждого там не упомнишь. Рядом со Скатом устроился тип постарше, и его Карат знает, бармен в «Золотой кружке» как-то раз показывал пальцем и шепнул пару слов.
Назначь кто-нибудь Карата главой службы безопасности Полиса, первое, что он сделает на новом месте работы, – расстреляет половину барменов. Точнее, надо будет собрать их всех в одном месте, выстроить в шеренгу, через одного пустить пулю в лоб, а остальным щедро предложить добровольно занять вакантные места тайных осведомителей.
И на этом все, стаб окажется под плотным контролем.
Бармен из «Золотой кружки» в своей профессии был не последним. Много интересного знал и с кем попало на скользкие темы не распространялся. Карата вот привечал, рассказал, что мужика этого прозвали Султаном, причем не за властность или что-то в этом духе, а за то, что у него в Полисе целых три любовницы и всех их он держит в титановом кулаке. Просто невероятно, если учесть то, что ему частенько приходится надолго отлучаться. Сколько бы он ни отсутствовал, ни к одной не спешат набивать тропки посторонние поклонники их богатых прелестей. А все потому, что Султан – известная с нехороших сторон личность, прикасаться к тому, что он считает своим имуществом, – то же самое, что ворваться в клетку с неделю не кормленным тигром и подергать его за хвост.
Очень опасный человек. Бармен рассказал, что однажды его попытались на совесть отделать толпой, возможно, даже убить. Одновременно восемь не самых последних бойцов напали прямо посреди Полиса, в баре, куда серьезное оружие пронести очень сложно. В ход пошли столовые ножи, вилки, «розочки», массивные стулья и прочие подручные предметы. Султан основательно разнес заведение и перекалечил всех противников, отделавшись несерьезными, по меркам Улья, ранениями.
Далеко не факт, что сверхскорость поможет против такого бугая. Дело тут, разумеется, не в физических кондициях, а в том, что у громилы развито несколько полезных умений, о которых он не распространяется, и заточены они под две традиционные для этого мира задачи – убивать и выживать в любых условиях, действуя против самых разных противников. С учетом того, что в Улье Султан считается старожилом, это боец такого класса, до которого Карату еще расти и расти, процесс затянется на годы, а то и на десятилетия.
А в этом мире и год – приличный срок.
Если у него есть что-то, помогающее против сверхскорости, дела Карата безнадежно плохи. Если нет, то свалится, как и все прочие.
Вот и гадай, какой из двух вариантов сработает.
Четвертого Карат тоже знал. Тот, скромно присев на пластиковый ящик в отданном под кухонные дела углу, без аппетита наворачивал лапшу и, поймав взгляд бывшего спутника, которого чуть ли не только что продал его злейшим врагам, пожал плечами и без малейшей тени раскаяния высказался:
– Карат, ты ведь знаешь, я умею договариваться, и слово я тоже держать умею. У нас был договор: я тебя не убиваю, ты меня доводишь до конца, дальше у нас разные дороги. Я тебя не убил, мы теперь друг другу никто. Неприятно, конечно, получилось, но договор не нарушен.
Само собой, что Карат представлял себе этот договор в несколько ином свете, но какой смысл теперь спорить. Сам виноват, вечно на одни и те же грабли наступает, вертят им разные гады, как хотят. Зло берет лишь из-за того, что Пастор и на самом деле уверен в том, что сделал все, как полагается, в высшей степени правильно, ни на йоту не нарушив взятые на себя обязательства.
Про связанного по руками и ногам Карата в этих обязательствах ни слова не было.
Скат, перестав колдовать с ожившей рацией, громко произнес:
– Пистолет, я Граната, прием. Пистолет, я Граната, прием. Да мать вашу, вы там что, последние уши пропили?! Прием.