— Да. Он ведь еще и к Лидухе рыжей, и к Светке.
— К Светке? Да ей только вот паспорт дали!
— Да-а-а, не только дали, ей уж двадцать три! Потому тебя и прошу, по-родственному, ты его не гони, поулыбайся. С тобой-то пусть шутит, ладно уж.
— Угу, то-то ты меня глазами убить готовая.
— Так люблю же его!
И услышав шаги, Маша засуетилась, с круглыми глазами стала недокуренную сигарету Даше в руку совать, обожгла даже, и кричать голосом притворным:
— Цы-ы-ыпа! Цы-ы-ыпа!
Зыркнула глазом на свекруху, что приехала погостить да уж месяц ходит по двору, все никак не уедет, и пошла кур собирать. А Даша осталась с ее сигаретой, старухе глаза помозолить. Дурак Ленчик. Но красавец, да. И удачлив. Полжизни по океанам, стармехом на рыболовных судах и вот, как решил осесть, то приехал в город, Машку из техникума украл, не дал закончить, тут же свадьбу в поселке и тут же мальчишка, сын. А после и девочка.
И вот снова… Даша пригубила из рюмки, посмотрела на сестру, у которой поясок на блестящем платье в алых розах вольно распущен, поверх животика, чтоб всем виден был. Как узнала, что беременна, за сарайку с сигаретой перестала бегать. Сестра. А непохожи вовсе. Смуглая с темными волосами — Дарья. Белокожая с рыжими — Марья. Высокая, ноги длинные, но уж спина стала широка и шея пополнела — Дарья. Маленькая, с тонкими руками и узкой спиной — Марья. Грудь высокая, в ложбинке золотая тоненькая цепочка с крестиком — Дарья. И маленькая, вроде девочка, и кожа на груди нежная, с голубыми по ней жилками — Марья…
Поставив рюмку, Даша усмехнулась, разглядывая Ленчика и своего Николая. Высокий, с тяжелыми руками, с грудью, что барабан и ноги вон какие, как столбы в землю врытые — Машкин. И рядом с ним — тихий, серый, плечи узкие, на лице только нос и виден, был бы красивый, да большеват — Дашкин.
Если бы вместо Коли — Ленчик. Может, и ей бы детки…
И так посмотрела на громкого свояка, что он приосанился, снова рюмку схватил, песни свои петь-токовать кинулся. А Маша сестра, вот уж правду говорят, беременные и мысли читают, снова глазами — жжик по Дашиному лицу. А глаза-то, смотри, не злые, испуганные. Как у птички в петельке.
Даша тряхнула головой и встала, держа в пальцах теплую рюмку:
— А ну, певун, дай и другим сказать.
Ленчик на полуслове смолк, растерявшись.
— Вот мы тут старый год провожаем. А я хочу выпить за мужиков наших. Они в дожди и в мороз, чтоб у нас в дому было тепло, сытно, и чтоб ножки были обуты и ручки вот (она потрясла над столом золотыми перстнями на пальцах), в море идут и ревматизм зарабатывают. А, в особенности, хочу выпить за мужа моего, Николая Григорьича, без которого был бы наш берег весь в выброшенных кораблях.
— Да не был бы, компьютеры щас, — крикнул с угла стола совсем пьяненький парнишка, пытаясь убрать с потного лба белые волосы, а рука срывалась, звякала вилка на тарелке.
— Сиди, уж, горе, заколешься, — одернула его бабушка, с которой и пришел.
— Помолчь, Тарасик, волос у тебя длинный, а ум? — Даша обвела взглядом стол и все вразнобой закричали:
— Короток!
ebooksa