Начало

– Чтобы зубы не поломал от боли. Палка из липы. Не перекусит и зубы не обломает, – ответил я. – Дядька Антип, где факелы? Начинать надо, а то Трофим быстрее замерзнет, чем от антонова огня помрет.

В этот момент вспыхнули четыре факела, озарив округу. Я вздохнул и, намочив крепким, градусов в восемьдесят самогоном бинт, стал протирать рану, а потом протер один из обожженных на углях ножей.

– Господа казаки, кто поздоровее, двое держат за руки больного, двое за ноги. Не давайте Трофиму дергаться, держите крепко. Начнем, помолясь.

Дождавшись момента, когда четверо крупных казаков-обозников зафиксируют Трофима, я резким движением вскрыл первый гнойный нарыв. Трофим даже не дернулся. На вскрытие остальных пяти гнойников он также никак не отреагировал. Но вот когда я начал чистить, меняя и стерилизуя ножи, раны от гноя и гнойных головок, Трофим забился в руках казаков.

– Держать, млять! Держать!!! – заорал я на казаков, видя, что они не могут удержать больного. Когда Трофим вырвал одну из своих рук, я резко ударил его ребром ладони по шее, чуть ниже уха, целясь в сонную артерию. После удара Трофим обмяк, вновь потеряв сознание, а казаки смогли зафиксировать его. После этого я быстро дочистил гнойники и промыл все самогоном, услышав тягостные вздохи казаков, увидевших такую нерачительную трату алкоголя. Потом накрыл все бывшие гнойники «гнездами» из смеси паутины и коры, наложил на них тампоны и сделал перевязку. После того как натянули на Трофима исподнее со штанами и застегнули одежду, я вытащил изо рта больного едва не перегрызенный кляп и стал собирать вещи в РД.

– И что теперь? – обратился ко мне дядька Антип.

– Укройте его шкурами. Очнется, дайте выпить, – я протянул старшине баклажку с остатками самогона. – Потом какой-нибудь горячей похлебки жидкой. Жалко, рассола капустного нет. Он бы здорово помочь мог.

– Так вроде бы не с похмелья Трофим. Зачем ему рассол? – старшина вопросительно уставился на меня.

– Понимаешь, дядька Антип, в капустном сквашенном рассоле много полезных веществ, которые помогают больному организму выздороветь.

– Это точно. С похмелья иногда как башка трещит. А попьешь рассольчику, и все прошло, – согласился со мной старшина.

На следующий день ближе к обеду температура у Трофима спала. Вечером он уже порывался вставать. Но я ему это запретил, сделав новую перевязку. В станицу Албазина Трофим въезжал выздоравливающим, но в ней ему пришлось остаться. Приказчик Тарала не стал рисковать и оставил Трофима выздоравливать до обратного пути обоза.

В Шилкинский Завод обоз пришел как по расписанию. В этом большом селе нас уже ждал обоз торгового дома, который мы поведем обратно. Тарала дал два дня на отдых, во время которого я с казачатами помылся в бане, постирался и отоспался. Получив от Арсения аванс за шкуры и две наиболее целые тушки красных волков, сходил на местные торги, где купил себе новенькие мундир, шаровары, сапоги, ремень и фуражку. Обошлось мне все это в десять рублей и раз пять дешевле, чем в Благовещенске или у нас в станице. Поэтому взял еще одну пару сапог и комплекты исподнего в запас.

За время доставки товара на Дальний Восток из центра России он дорожал в несколько раз. Так сапоги на торгах в Шилкинском Заводе я купил за три кредитных рубля, а в Благовещенске они шли по пятнадцать кредитных рублей или за один золотой империал, или за три «штуки» золотого песка. «Штука» примерно равнялась по весу «золотнику», то есть чуть более четырех граммов. В тайге аптекарских весов не было, и «штуку» торговцы со старателями отмеряли народным способом – при помощи спичек или стандартных игральных карт. Один «золотник», или одна «штука» золота, весил примерно как четыре атласных игральных карты или сорок восемь обычных спичек. Более мелкие покупки оценивались в «таракашках» – так именовали крупинку золотого песка размером примерно с четверть ногтя на мизинце.

Обратный путь обоза запомнился остановкой в станице Албазина, где приказчик Тарала дал обозу двухсуточный отдых. В обед на следующий день отдыха в комнату заезжего дома, где я расположился с туровской тройкой и Ромкой, зашел Арсений и пригласил меня в трактир пообедать, чем бог послал. А бог послал немало: наваристые щи с говядиной, буженину под луком, говяжий студень с квасом, сметаной и хреном, жареную осетрину с гречкой, утку под рыжиками, блины с икрой, соленые огурцы, маслины, квашеную капусту и моченые яблоки.

Арсений под такую закуску пропустил пару граненых стопок водки, граммов по сто, я же ограничился кружкой медовухи. Наш обед и застольная беседа ни о чем по окончании двух часов подходили к концу, когда со второго этажа заезжего дома из лучших номеров в трактир спустились трое господ офицеров. Двоих из них я узнал, это были корнет Блинов и штабс-ротмистр Некрасов, которые в прошлом году приезжали к нам в станицу на сборы казаков-малолеток. Третий офицер лет тридцати с погонами есаула был мне незнаком. К петлице его мундира с левой стороны груди был прикреплен маленький золотой крест ордена Святого Станислава с мечами третьей степени.

Офицеры сели через два стола сбоку от нас и заказали водки с закуской. Через пару минут из-за их стола раздались звуки азартного потребления алкоголя и пищи. Арсений, с опаской посмотрев на господ офицеров, подозвал полового и расплатился с ним, но, когда мы начали подниматься, я услышал:

– Аленин?! Тимофей!

Я повернулся на голос и увидел, что меня зовет к себе корнет Блинов. Показав Арсению гримасой свое недоумение, я направился к столу офицеров.

– Ваше благородие, Тимофей Аленин по вашему приказанию прибыл! – глядя куда-то над головами офицеров, доложил я.

– Вот, господин есаул, – дирижируя перед собой вилкой с насаженным на нее соленым рыжиком, проговорил корнет Блинов. – Это тот самый молодой казак, который на прошлогодних состязаниях между казаками приготовительного разряда из своего карабина выбил на мишени буквы «А» и «Н».