Были такие заковыристые фамилии, что при перекличке вызывали массовый хохот, но больше всего и непонятно почему, хохотали при оглашении фамилий : Беридзе и Месеридзе.
Нас поделили по списку на отделения, взвода, роты и эскадроны. Было три эскадрона на трёх этажах казармы абитуриентов. Я, как всегда во втором эскадроне, второй роте, втором взводе, но в первом отделении, потому что был назначен замкомвзвода, а ещё я был запевалой и полтора месяца пел: «А нам чекистам привольно под небом чистым…» .Командиром взвода был назначен высокий подчёркнуто стройный, с выпяченной грудью и красовавшийся собою Славик – из местных и, как я узнал позже, -«балерун» учившийся в консерватории на балетмейстера. Мы быстро с ним сошлись, потому что, как мне казалось, его заинтересовало то, что я был уже с военной подготовкой и с военным билетом, где значился налёт на истребителе, была парашютная подготовка, на спортплощадке я показал кое-что, чего никто не делал даже из спортсменов, а именно: вис на перекладине на бицепсах – перекладина за спиной и в таком положении раскачка и вращение, то есть «солнце» с висом на бицепсах, более 30 оборотов, при этом делал стойки в вертикальном положении в верх ногами уже при окончании вращения. Этим я «срубил» всех – считай «посланцев всего Советского Союза!» Показал, что Сталинград и Волгоград – не победимы! Мне казалось, Славика интересовало то, что я из Волгограда- исторического места и вообще как-то мы сошлись настолько, что он предложил мне в самоволку, убеждая, что это совершенно безопасно и у него всё на этот счёт предусмотрено и девочек у него в Алма-Ате – море. Кстати, это он выбрал меня своим замом.Не знаю всем ли было предоставлено такое право, но он такое право имел видимо потому, что был сыном какого-то большого военного начальника – военкома города или области.
Без пятнадцати десять по местному времени перекличка. В десять отбой, а в одиннадцать часов вечера нас под забором училища ждала машина с водителем. Как я понял, это была служебная машина отца Славика. Водитель оставлял нас в условленном месте на проспекте Абая, а в два часа ночи он должен был нас там же забрать и доставить в училище. Нас ждали в кафе девочки, которые готовы были Славика «скушать» прямо не запивая, а он с ними вёл себя очень свысока, со всеми вроде бы заигрывал, но ни одну из них не выделял. Я так и не понял с кем из них он в конце-то концов «услаждается». Со мною он их так знакомил, что выходило будто я ему обязан и тем, что я лётчик, как он меня представлял и то что я из Волгограда и то что я поступаю в училище и то, что я обязательно поступлю, как он говорил, потому что он эти вопросы уже все « протанцевал». Девочки мною тоже интересовались, но я загадочно молчал и лишь иногда к месту рассказывал анекдоты и почему-то всегда они были новыми для нашей компании, что очень было в мою пользу. А ещё я знал много песен Высоцкого, которого тогда знали только «из-под полы». Это был 1967 год. Ещё я плясал «шейк» и «твист» так, как никто из их компании не плясал, даже Славик, хотя он демонстрировал с одной девицей прямо-таки акробатические элементы «рок-н-ролла», который крутили на большом музыкальном центре и он был записан подпольно «на костях», то есть на рентгеновских плёнках. Несмотря, что это в открытую было тогда запрещено, но Славика все знали и ему было всё можно. Ели в основном шашлык жареный на саксауле и без хлеба. На рубль четыре палочки настоящего бараньего шашлыка и пятьдесят копеек стоил трёхлитровый графин пива… Попадали мы в училище в полтретьего утра, перед рассветом, а в шесть утра подъём и мы все три эскадрона, около пятисот человек-абитуриентов бежали два километра на гору Коктобе и назад. Многим это было не под силу, но не мне. Хотя, признаюсь честно, тоже было очень тяжело! Так я и не понял, что тяжелее – бежать на гору или под гору… После завтрака мы брали учебники и шли в сад «готовиться» к экзаменам, а фактически спать. На экзамене по немецкому языку я получил пять, потому что я его в восьмом классе сдал на пятёрку, а потом читал художественные книжки и газеты на немецком. Но вот математику я сдал на твёрдую двойку. Было неприятно, но сожаления о том что я не поступил- не было. Было неосознанное ожидание возвращения домой. Признаться я очень соскучился домой. Тут уже мы сразу спланировали прощальный вечер и даже, я хотел уйти в самоволку до отбоя попрощаться с «мадемуазель Нинуш», которую мне так представил Славик, и с которой мы довольно таки сошлись за полтора месяца и я был просто счастлив, что судьба нас свела. А вообще-то свёл нас Славик, как обещал, заманивая первый раз в самоволку. Я ещё спросил его тогда, мол, одну из своих бывших отдаёшь? А он сказал, что ради хорошего друга он от сердца отрывает лучший кусочек! У меня было какое-то неосознанное чувство тревоги за то, как мы будем расставаться. Славик зачем-то уверял Нинуш, , что я обязательно поступлю в училище и не позволял мне выражать сомнения об этом в присутствии Нинуш. Она была метиска. Отец-казах, мать цыганка и тоже – актриса местного масштаба. Нинуш была очень красивая, работала балетмейстером с подростками и сама в русском театре подрабатывала балериной в массовых сценах и подрабатывала в ресторане цыганскими песнями и танцами на торжествах высокопоставленных особ. Она была разведенной и у неё был ребёнок. То есть была она довольно таки по жизни занята, но для меня время находила. Была она старше меня на шесть лет, то есть ей было 25 лет. О своём разводе она мне подробно не рассказывала, но иронически усмехаясь говорила, что её хотел кто-то из высокопоставленных «загнать в золотую клетку», но для казахов и цыган вольный ветер предать невозможно. Она была весьма известной, и видимо опасаясь сплетен не хотела очень со мной афишироваться. Однажды мы с нею ездили на «джайляу» - предгорные луга Алатау, где мощно был развит туристический бизнес даже в советские времена. Нинуш одевала черные очки и полупрозрачную чадру, чтобы её не узнали и в кафе садилась спиной к залу.
В основном наши вечера, хоть и скромно, но финансировал я и это Славика весьма устраивало, а кроме того, он как-то умел «раскручивать» девочек, потому что вокруг него крутились девочки, которым он обещал перспективу поступления в консерваторию, хотя мне это казалось враньём. Этот вечер финансировал Славик и мне он сказал, что он хочет меня проводить достойно, а фактически я видел, что это он праздновал своё поступление, хотя я знал, что для него оно было совсем не целью… Для него было целью с помощью этого поступления «отмазаться» от армии и получить высшее образование за счёт авторитета папочки.Консерватория не освобождала его от службы в армии. Он это даже не скрывал от меня и говорил ухмыляясь, от чего мне было как-то не по себе. Папа своего сына «отмазать» не мог, поскольку это было слишком наглядно. Потом папа, как я понял, не одобрял будущую профессию сына. Это был семейный конфликт.
Нинуш присоединилась к нам поздно и пришла очень грустной, но какой…!. Она уже знала по телефону от Славика, что я не поступил. Она зашла в кафе, как царевна из волшебной сказки, в наряде каком-то среднем между цыганским и казахским, но в тёмно вишнёвом гипюре и вся в золотистых монистах и нитях жемчуга. На голове всё-таки была казахская тюбетейка, расшитая золотом. Я вышел из-за стола, опередив Славика, хотя он не очень торопился. Я подвёл её к своему месту, где держал свободным место для Нинуш. Она немного выпила, отказывалась танцевать , хотя Славика явно «разбирало и распирало» изнутри от чего-то.В общем-то было ясно от чего! Потом Нинуш отошла с одной из наших девочек к фортепиано, чуть -чуть тихонько побренчали, подстраиваясь и Нинуш взяв микрофон вышла в центр нашего банкетного зала. Девчонка заиграла вступление и у меня сладко заныла душа – это была мелодия «Три года ты мне снилась.» которую давненько пели Марк Бернес, Владимир Трошин, а последнее время её оживил в оригинальной оранжеровке югослав Джордже Марьянович….
Так как её исполнила Нинуш, хотя это мужская песня,..- это было что-то! У всех навернулись на глазах слёзы и не потому, что слёзы лились у неё по смуглому цыганскому лицу с казахским разрезом глаз, и не потому, что она с микрофоном подошла ко мне и обняла меня и заставила меня запеть с нею припев: «Как это всё случилось? В какие вечера? Три года ты мне снилась, а встретилась вчера!»- голоса наши не подготовленные, не слаженные, так звучали естественно и душевно, что я видел по глазам сидящих за столиками – они «улетают» вместе с нами!-« Не знаю больше сна я! Мечту свою храню ! Тебя, моя родная, ни с кем я не сравню!» и у меня тоже покатились слёзы и последние слова: «… подошла нежданная, самая далёкая, самая желанная!»- я закончил публичным нежным долгим поцелуем… Кто-то сдуру крикнул: «Горько!», но ему хлопнули по башке и он умолк. Я видел много восхищённых и завистливых глаз, потому что моя защитного цвета, но репс с лавсаном рубашка хорошо смотрелась рядом с её платьем! Да и я сам был ничего…
Только мы присели, вдруг Нинуш глянув на входную арку оживилась. Я глянул и увидел знакомого аккордиониста, который аккомпонировал Нинуш в ресторанах и других заказных мероприятиях.Я понял – это был заказ Нинуш. Она встала из-за стола, а аккордионист сразу сделал вступление и Нинуш выйдя на середину зала приняла позу в паузе.Музыка на миг замерла, но вдруг сорвалась вместе с Нинуш в огненном танце, таком огненном, что казалось с концов золотистых монист и с жемчужных нитей срывались, то искры, то брызги. Вот Нинуш в танце пролетая мимо нашего стола с вазой апельсинов, схватила в танце один апельсин и спрятала его в своём декольте, вдруг у неё появилась в правой руке красивая финка с золотой ручкой и Нинуш кружась возле меня и изображая в танце безысходную боль страданий от разлуки, выпятив бюст, ударила себя финкой в грудь, естественно – в апельсин и оставивив финку торчать, под возглас ужаса публики стала, так же недалеко от меня, кружась в танце, клониться на мостик и я поняв, подхватил её тело на руки и продолжил кружение. Замедляя кружение, я медленно опускал её ноги на пол, а остановившись, вынул нож из её груди и прильнул к её губам!
Публика визжала от восторга.
Мы сели с Нинуш за столик обнявшись, ни на кого не обращая внимания. Она успокаиваясь своим красивым ножичком – миниатюрной финкой типа «лиса» с золотой фигуркой девушки, держащей на голове золотой шар, медленно, задумчиво шинковала на тарелке дольку огурца.Я вздохнув предложил ей посидеть ещё полчасика и тихо смотаться к ней домой. Её пятилетний сын с бабушкой и дедушкой отдыхал где-то на «джайляу» и она, если не считать её постоянные «гастроли» при чём всё время в разных местах, была в общем-то свободна. Она кивнула и предложила выпить. Мы вдвоём с нею подняли стопки, но вдруг между нашими стопками появилась третья. Это был улыбающийся Славик:
-За что пьём?
Я ответил неохотно и не сразу:
-Ну, мы за своё…
-Ну, и я за ваше! Разве не я виновник того, что вы встретились, или вы мне за это не благодарны?
Мы с Нинуш переглянулись и вдруг одновременно тяжело вздохнули, от чего Славик нехорошо захохотал, но почему-то задержав свой взгляд на красивом ножичке Нинуш.
-А,можно тебя на минутку? –спросил меня Славик.
Я извинился перед Нинуш и сказал, что я вернусь быстро.
Мы вышли на улицу к центральному входу и Славик, как-то сразу, нагло глядя мне в глаза, спросил:
-Ну, я повторяю вопрос, разве это ничего не стоит, то, что я тебе такую чувиху подкатил?
Меня здорово покоробило слово «чувиха», но я помнил, что именно это он мне и обещал, когда тащил в самоволку и я на это согласился.
-Знаешь что, дорогой Славик? Я попрошу тебя Нинуш чувихой не называть. Она для меня не чувиха. И ещё я тебе скажу, что я тоже чего-то стою и она это тоже оценила. А ты, как я понял, ничего даром не делаешь! Я правильно понял? Ведь ты это хочешь мне втемяшить?
ebooksa