Работник НКВД младшего начсостава Петр Цыбудько курил папиросу на берегу озера и с отвращением рассматривал труп, возле которого возились судмедэксперт и Илья Шапиро. На дворе стоял жаркий день конца мая, выходной день очередной шестидневки.
– Что скажешь? – Побледневший Илья подошел к нему и с удовольствием затянулся папиросой, протянутой товарищем. – Тьфу, хорошо, что позавтракать не успел, а то бы оконфузился перед гражданскими.
– Все мы гражданские, товарищ работник среднего начсостава. Чего тут говорить, Илья, тебе самому все ясно. Ростислав Селезнев по прозвищу Кочерга, собственной персоной. Говорили тебе тогда, не мог он Раму убить, подставили нам Раму.
– Ты не лезь, куда не просят, Петро. Может, это и Селезнев, а может, и нет. Мы из примет имеем только рост и цвет волос. Все остальное – сам видишь. А если перед нами и Ростик, ничего это не доказывает. Свои же урки нашли раньше нас и приговорили. Так что в протоколе напишем: по нашему району с аналогичными приметами разыскивается Ростислав Селезнев по прозвищу Кочерга. А дальше пусть эксперты работают. Сам понимаешь, дело – «глухарь», премии за него не получим. Будем снова его команду прессовать. Если урки мочканули, слухи должны были пойти, может, за кончик ниточки и уцепимся.
– А что эксперты говорят?
– А что они тебе скажут за полчаса? Пролежало в воде тело от трех до пяти недель, точнее покажут лабораторные анализы, но сразу тебе говорю, на многое не надейся, дату укажут с точностью до недели, о причине смерти сам можешь догадаться: с такой дырой в животе люди не живут.
– Живот ему разрезали, чтобы не всплыл.
– А то я не знаю! Тебе поможет, если в нем еще пару дыр найдут?
– Если огнестрел, очень даже поможет.
– Размечтался, ты лучше скажи, как его отсюда наверх вытащить?
– А то ты не знаешь, Илья. По старой дороге пойдем, тут с ним не вылезем. Ты, да я, да Павлик, а четвертого… товарищей рыбаков попросим подсобить, которые, вон, наглядеться не могут. Будут потом подругам своим хвастать, как труп с работниками НКВД и прокуратуры выносили.
– Тогда собираемся и идем. Павлик! У себя в морге смотреть будешь, нечего тут на жаре стоять, трудящихся будоражить.
– Надо к машине кому-то подняться, сказать, чтобы шофер ехал к старой дороге встречать.
– Вот найди добровольных помощников органам и веди сюда. Одного наверх к машине отправь. Ну и жара! Поехали в управление, там протоколы писать будем.
Две недели прошли в непрерывной учебе. После приказа о допуске экстерном к экзаменам за среднюю школу Олю записали в десятый класс. Каждый учитель считал своим долгом основательно поспрашивать ее по своему предмету. Это было неудивительно, ведь они должны были определить знания ученицы не только по текущему материалу, но и за предыдущие классы. Одноклассникам нравилось: как правило, после опроса Оли у учителя не оставалось времени определять знания остальных учащихся. Вела она себя скромно, когда ее не спрашивали, руку не тянула, давала списывать домашние задания. Внешне от десятиклассниц практически не отличалась, так что крупных проблем в общении не возникало. Мелких имелось в избытке, но на них Оля просто не реагировала.
Здоровье директора было еще одной темой, которую ежедневно обсуждали в школе. Ученики на каждом уроке спрашивали очередного учителя о здоровье пострадавшего и заставляли подробно рассказывать о происходящем. Но вскоре попытки уйти от темы урока учителям надоели, и те стали ограничиваться односложными ответами. Тем не менее информация поступала исправно.
Операция прошла тяжело. Хоть серьезных повреждений мозга не было и осколки черепа удачно миновали крупные кровеносные сосуды, мелких, при всем желании, они миновать не могли, что и вызвало многочисленные микроинсульты. За это время состояние больного стабилизировалось, директора готовили к следующей операции – нужно было закрыть дырку в черепе пластиной, специально изготовленной из нержавеющей стали. Происходящее вызвало бурные обсуждения в школе, ученики гадали, как будет выглядеть директор с куском железа на голове, и интересовались, сталкивался ли кто в своей жизни с подобными прецедентами.
К пострадавшему, кроме жены, категорически никого не пускали. В виде исключения один раз с больным побеседовал следователь. Как сразу стало известно в школе, директор ничего вспомнить не смог, слова «ретроградная амнезия», смысл которых оставался тайной не только для учеников, были несколько дней самыми популярными словами среди школьников. Потом их лексикон обогатился словами «посткоммоционный синдром». Ссылаясь именно на этот диагноз, жена директора запрещала всем, кто ей звонил, даже появляться рядом с больным. Она категорически объявила, что до приезда из санатория не даст никому подойти к ее мужу и воздействовать на его тонкую нервную систему. Ситуация вызвала сильное недовольство учительского коллектива, считающего, что они имеют на директора прав не меньше, чем супруга, а может, и больше.
Оля подумала, что придурку повезло с женой. Настоящая женщина. Спроси ее, почему так поступает, она расскажет вам про посткоммоционный синдром, про то, что мужу нельзя напрягаться, а на самом деле подсознательно знает: беда пришла оттуда, с работы, и, если позволишь этой работе приблизиться, беда может прийти снова.
И пришла бы. У Оли уже был готов план, простой и изящный, как довести до логического конца начатое, но мешали два обстоятельства, и оба были связаны с супругой объекта. Во-первых, жена с утра до вечера торчала в больнице и не отходила от больного, что усложняло дело. Оля опасалась, что та может заподозрить неладное и поднять крик, просто почувствовав: что-то не так. В этом отношении женщины намного чувствительнее мужчин. Во-вторых, она своим поведением отсрочила непосредственную угрозу и почти свела ее к нулю. Единственное, чего опасалась Оля при беседе учителей с директором, – это упоминания о своей особе и разговора о резолюции на заявлении. Вполне может так быть, что этот эпизод из памяти ударом не выбило, в таком случае директор мог прийти к неправильным выводам о ее участии в своем горе.