К письму прилагалось расписание поездов и пароходов, пятьсот долларов и название нью-йоркского пансиона, где была снята комната на имя «Э. Рутледж».
Как меня разозлило [это письмо]! Генри и впрямь был умен. Он утверждал, что ничего не может мне предложить, но каждое слово в письме призвано было разжечь мое любопытство: Генри ругал себя, льстил мне, обещал все объяснить… К тому же имя, на которое в пансионе сняли комнату! Мне придется забросить все дела, оставить семью и проехать тысячу миль, не имея ни малейшего понятия, что именно мне предстоит.
Но отказаться я не мог.
Это злило меня еще больше, чем само письмо, — Генри был прав. Время настало. Какое именно время — этого я не знал. Вся моя жизнь — страдания, охота, смерть — все предваряло что-то большее. Даже в детстве я чувствовал, что течение несет меня по длинной прямой реке и нельзя свернуть. Меня несет все быстрее, берега совершенно безлюдны, а дальше, где-то далеко впереди, мне предстоит столкнуться с неким невидимым предметом. Конечно, я никогда не заговаривал о своем предчувствии из опасения показаться тщеславным (или, что хуже, ошибиться, ведь если бы каждый молодой человек, уверенный в будущем величии, оказывался прав, мир кишел бы наполеонами). Теперь же предмет постепенно обретал форму, хоть я еще и не мог разобрать его очертаний. Если мне предстоит преодолеть тысячу миль, чтобы наконец отчетливо его разглядеть, что ж, я готов. Мне доводилось ездить гораздо дальше по менее веским причинам.
Эйб прибыл в Нью-Йорк 29 июля. Он не желал вызывать подозрений (или бросать семью без присмотра), поэтому позвал Мэри с мальчиками в «неожиданное» путешествие и пообещал показать им чудеса Нью-Йорка.
Трудно было выбрать худшее время для поездки.
В городе стояло жаркое лето. Два враждующих подразделения полиции еще в мае схлестнулись в кровавой борьбе за право законно властвовать, а преступники тем временем наводнили город: настало счастливое время для грабителей и убийц. Линкольны прибыли в Нью-Йорк всего через три недели после самых страшных беспорядков, тех самых, во время которых свидетели наблюдали «невероятные события». До того Эйбу всего однажды доводилось бывать в Нью-Йорке. Он проезжал здесь по пути на север. Теперь ему наконец представилась возможность по достоинству оценить самый крупный и оживленный американский город.
По рисункам невозможно составить впечатление о нем. У этого города нет конца и края, ему нет равных! Каждая улица продолжается другой, еще более величественной и бурной. Какие огромные здания! Я никогда не видел столько колясок! Воздух звенит от перестука подков по мостовой и голосов тысяч прохожих. Почти все женщины носят черные зонтики для защиты от солнца, так что если кому-либо придет в голову взглянуть на город с крыши дома, то мостовая будет едва видна. На ум приходит расцвет Римской империи. Величие Лондона.[37] Мэри просит остаться здесь по меньшей мере на месяц! Как нам иначе оценить этот город?
Вечером 2 августа Эйб встал с постели, оделся в темноте и на цыпочках вышел из комнаты, где спали его родные. Ровно в половине двенадцатого он пересек Вашингтон-сквер и направился на север, как и предписывалось в записке, которую тем утром сунули ему под дверь. Ему предстояло встретиться с Генри в двух милях от начала Пятой авеню, напротив приюта на углу Сорок четвертой улицы.
Я миновал несколько кварталов. Улицы становились все пустыннее и темнее. Величественные здания и шумные тротуары сменились рядами двухэтажных домов. В окнах не теплился свет. Вокруг было совершенно безлюдно. Проходя через Мэдисон-сквер-парк, я восхищенно воззрился на остов какого-то огромного, незнакомого мне строения.[38] Меня поразила абсолютная тишина. Опустевшие улицы. Мне представилось, что я остался один во всем Нью-Йорке, но тут мое внимание привлек стук каблуков по мостовой.
Эйб кинул взгляд через плечо. За ним неотступно следовали трое мужчин.
Как я мог раньше их не заметить? Неужели совсем оглох от старости? Ввиду последних городских происшествий я решил, что лучше всего запутать следы, и направился на юг, в сторону Вашингтон-сквер, назад к безопасному свету газовых фонарей и людным улицам. Генри может и подождать. Какой же я дурак! Я вышел из дома без оружия, хотя прекрасно знал, что в столь поздний час джентльмен рискует наткнуться на грабителей (или кого похуже), а на вмешательство полицейских рассчитывать не приходится. Я мысленно обругал себя и свернул налево, на Тридцать четвертую улицу. Позади послышались шаги, и сердце у меня ушло в пятки. Можно было не сомневаться в намерениях этих ребят. Я пошел быстрее. Они тоже. Только бы добраться до Бродвея, подумалось мне.
Эйб не успел. Преследователи пустились бегом. Авраам кинулся прочь, снова свернул налево и проскользнул между двумя строительными площадками в надежде оторваться.
Я все еще бегал быстро, но [они] оказались проворнее. Я понял, что от погони не уйти, обернулся и встретил преследователей кулаками.
Линкольну было почти пятьдесят. Он уже пятнадцать лет не брал в руки оружия и не ввязывался в драки. И все же он успел нанести каждому из нападавших по нескольку ударов, пока один из них не ударил в ответ. Эйб потерял сознание.
Я очнулся в полной темноте; где-то внизу слышался слабый скрип колес. Я находился в коляске.
ebooksa