Тут Прохор встал, отошёл к углу дома, и спокойно помочился на угол.
— Деревня, — вздохнул я, — дети матери-природы. Вариант с туалетом отпадает.
Мы помолчали.
— Может, он попозже заснёт?
— Ты Данислава слышала? Да ради удовольствия городскому одно и то же дважды продать деревенский неделю спать не будет. Им же потом вся деревня год будет гордиться.
Мы опять задумались.
— А если через крышу?
— Можно, но сложно. На соломенной крыше не удержаться, и вообще трудно без шума свинью через крышу унести. Ты лучше посмотри на заднюю стену сарая, слева внизу.
— Там доски потемнее вроде.
— Они там здорово подгнили, похоже. Сами доски тонкие совсем, вполне возможно, что в этом месте их получится выломать или пилой на ноже подрезать.
— Шумно получится.
— Видишь две лавки на той стороне улицы? А перед лавками всё шелухой от семечек заплёвано — там, видимо, по вечерам молодняк собирается. За ними нас никто не услышит.
— Значит, ждём.
В наших северных краях летом полной темноты и не бывает практически, но к тому времени, когда молодёжь собралась на посиделки, света было уже совсем мало. От лавочек доносился смех и девичьи взвизги, а мы усердно в два ножа ковыряли доски. К счастью, они действительно были совсем гнилыми, так что дело продвигалось бодро, и за полчаса образовалась дыра, в которую вполне можно было пролезть. Воняло оттуда, как и положено, свиньёй.
— Я туда не полезу. — заявила Ленка.
— Ну может и не потребуется. — оптимистично понадеялся я.
Я посветил в дыру фонариком. Тусклый луч светил совсем недалеко, но этого хватило. Совсем рядом с дырой на нас меланхолично взирала поросячья морда.
— Ты Боря? — спросил я. — Выходи, сдавайся.
Боря молчал.
— Цыпа-цыпа… — позвал его я.