Ленка потрясла головой, на мгновение став удивительно похожей на норовистую кобылку.
– Кени, чтобы узнать, что изображено на этой картине, совсем не нужно сочинять какую-то безумную чепуху. Видишь справа от неё лист с описанием? Там искусствовед подробно объясняет, что изображено на картине, и как её следует понимать. Если коротко, то картина показывает, как меняется человек под давлением общества. Изменение цвета показывает, как его яркая индивидуальность постепенно подменяется серостью конформизма, а изменение формы – как общество постепенно сглаживает углы его характера, делая человека стандартным гладким элементом, который легко вписывается в безликую общность точно таких же серых единиц.
– А ты без этой бумажки сама догадалась бы, что там нарисовано? – я посмотрел на неё с интересом.
– Какая разница, с бумажкой или без бумажки? – с досадой ответила Ленка. – И вообще неважно, что там нарисовано. Важно, какой смысл туда вложен.
– Знаешь, я человек очень простой и не очень умный… – начал я.
– Продолжай, продолжай, – поощрительно кивнула Ленка, – ты остановился на «не очень умный».
– И как человек простой, я считаю, что искусство в целом, и живопись в частности, должны будить чувства. Если я смотрю на картину и ощущаю какие-то эмоции, то это живопись. Если я смотрю и ничего не ощущаю, то это мазня. А если для того, чтобы что-то ощутить, мне нужно сначала прочитать поясняющий текст, то это иллюстрация.
Ленка зависла. Несколько раз она начинала что-то говорить и опять замолкала.
– Я думаю, что ты слишком упрощаешь и поэтому неправ, – наконец, сказала она. – Но сейчас я не готова с тобой спорить.
– Значит, не будем спорить, – сговорчиво согласился я.
Когда-то Работный приказ, ведающий всей промышленностью княжества, располагался совсем рядом с Детинцем в старинном здании с низкими потолками и кирпичными сводами. Шло время, промышленность развивалась, а вместе с ней разрастался и Работный приказ – прирастал флигелями, пристройками, мансардами. В результате многочисленных достроек и перестроек ориентироваться в нём стало совершенно невозможно. Как обычно бывает с такими непростыми зданиями, не задержалось и с легендой о заблудившемся писце, которого послали вглубь здания в старый архив, и который не смог найти дорогу к выходу, да так и умер от голода и жажды где-то в лабиринте пристроек. Говорят, что и сейчас можно ночью встретить его призрак в районе двенадцатого восточного флигеля. Он вечно пытается разыскать какое-то уложение, и не обращает ни малейшего внимания на живых.
Всё изменилось лет шестьсот назад, когда беспардонная эксплуатация рабочих вышла из моды, и начало набирать силу движение за права трудящихся. После долгих споров и обсуждений в обществе тогдашний князь издал манифест о защите прав работников, названный в довольно забавном стиле того времени «О сбережении малых сих». Глава Работного приказа, которым в то время, кстати говоря, был мой предок Хомский, не растерялся, сумел победить в эпическом бюрократическом сражении, и полностью подгрёб под себя вопросы защиты труда.
Перед бюрократами Работного приказа открылись совершенно безграничные просторы, как новый континент перед Колумбом. Новые структуры начали плодиться, как грибы – инспекция охраны труда, комиссия по трудовым спорам, отдел профстатистики, договорно-регламентный комитет по трудовым отношениям, департамент профессионального надзора, и множество других, перечислить которых было решительно невозможно.
Стало совершенно очевидно, что в результате взрывного расширения штата приказ больше не в состоянии поместиться в старом здании, и новыми пристройками проблему уже не решить. Мой предок, который явно был совсем не промах, добился выделения большого участка в центре города, где и в то время с участками было совсем негусто, и в кратчайший срок построил там большое двенадцатиэтажное здание, где просторно разместились все чиновники, и ещё осталось место для будущего расширения, которое, разумеется, вскоре и воспоследовало. Ну а старое здание много раз переходило из рук в руки, но так и не обрело настоящего хозяина – слишком уж оно было несуразным и малопригодным для чего угодно, кроме разве что большого бюрократического учреждения.
В новое здание я сейчас и прибыл. Оказался я здесь впервые – все вопросы с чиновниками обычно решали мои подчинённые, но не в этот раз. К этому времени стало уже предельно понятно, что проблему они решить не в силах, и нужен какой-то иной подход.
– Вам назначено? – не особенно вежливо обратился ко мне дежурный на входе.
– Моё имя Кеннер Арди, – ответил я, посмотрев на него в упор, отчего тот несколько стушевался. – У меня встреча с почтенным Филипом Роговски, начальником департамента специального лицензирования.
– Почтенный ожидает вас, – ответил дежурный, на этот раз гораздо вежливее. – Он прислал человека, который вас проводит. Одну минуту, я его сейчас позову.
Кабинет почтенного располагался на седьмом этаже, и встретил он меня холодновато. И было это довольно странным. Неважно, что я не занимал никакой официальной должности – глава аристократического семейства и член Совета Лучших княжества по определению является человеком достаточно влиятельным, чтобы обеспечить неприятностями практически любого чиновника. Однако было совсем непохоже, чтобы почтенного Филипа как-то заботило это соображение.
– Я внимательно слушаю вас, господин Кеннер, – кивнул Роговски, уставившись на меня, что, по всей видимости, должно было продемонстрировать его внимание.