— Разве ты не понимаешь, почему я так заинтересовался этими исследованиями? Мне казалось, они могут объяснить наши… ммм… наши способности.
Гейл пересела поближе к нему в широкое деревянное кресло, и Бремен обнял ее, ощутив рукой прохладную кожу нежного предплечья. Неожиданно небо прочертил метеорит, оставив после себя мимолетный светящийся след на сетчатке глаза.
— И что? — прошептала Гейл.
— Все просто. Если представить человеческую мысль как серию стоячих волн, которые пересекаются между собой и создают интерферограмму, а эту интерферограмму, в свою очередь, можно записать и размножить при помощи голографических аналогов — тогда все сходится.
— Хм…
— Сходится-сходится. Получается, по какой-то причине наш разум резонирует не только с теми волнами, что исходят от нас, но и с теми, которые исходят от других.
— Да, — жена возбужденно схватила его за руку, — помнишь, мы делились впечатлениями о наших способностях, когда впервые встретились? Мы оба решили, что невозможно объяснить мысленное прикосновение тому, кто ни разу его не испытывал. Это как описывать цвета слепому…
Она осеклась и огляделась по сторонам.
— Итак, — продолжил Бремен. — Робби. Когда я установил контакт, то подключился к замкнутой системе. У бедного парня почти не было информации, с помощью которой он мог бы сконструировать модель реального мира. А та информация, что была, — это в основном болезненные ощущения. Так что он шестнадцать лет строил собственную вселенную. Я совершил ошибку: недооценил — черт, да вообще даже не подумал, — какой силой мальчишка может в этой вселенной обладать. Он затянул меня внутрь, Гейл. А вместе со мной и тебя.
Поднялся легкий ветерок, зашелестели листья в саду — печально и как-то по-осеннему.
— Хорошо, — промолвила наконец Гейл, — допустим, тогда понятно, как ты сюда попал. А я? Джерри, я что — плод твоего воображения?
Бремен чувствовал, как она дрожит, как ей холодно. Он взял жену за руку и принялся растирать ладонь, согревая ее.
— Ты что, Гейл, подумай. Ты была для меня не просто воспоминанием. Мы ведь с тобой шесть лет были единым целым. Поэтому когда ты… поэтому я и спятил маленько, два года пытаясь полностью закрыть свой разум. Ты была в моем сознании. Но собственное эго, или что там еще, позволяет нам оставаться в здравом уме и не сливаться с нейрошумом других людей… короче, эта штука внушала мне, что ты только
Они замолчали. Первой нарушила тишину Гейл:
— Но как это все может быть настолько реальным?
Бремен поерзал в кресле и нечаянно смахнул с подлокотника бумажную тарелку. Джернисавьен от неожиданности подпрыгнула и укоризненно посмотрела на них. Гейл погладила ее обутой в сандалию ногой. Джерри сдавил банку из-под пива, сминая алюминиевые бока.
— Помнишь Чака Гилпена? Ну того, который притащил меня на вечеринку в Дрексел-Хилл? Когда я в последний раз о нем слышал, он работал в лаборатории Лоренса Беркли, в группе фундаментальной физики.
— И что?
— А то, что в последние годы они искали мельчайшие частицы, пытались выяснить, что же на самом деле представляет собой реальность. А когда добрались, наконец, до этой самой реальности, знаешь, что они обнаружили на базовом, самом глубоком уровне? — Бремен допил остатки пива из смятой банки. — Серию уравнений, которые показывают совокупности стоячих волн. Очень похоже на те закорючки, что присылал мне Голдман.
Гейл сделала глубокий вдох. Снова поднялся ветер, и шелест листвы почти заглушил ее вопрос: