Я и не смогла бы.
Если это родственники, пусть попробуют к нему попасть.
Но мне почему-то не хотелось, чтобы они к нему попали. Чтобы «настигли» – это слово явилось из ниоткуда, когда я уже села за руль и больница осталась позади, как и три тощих, почти бесплотных силуэта, терпеливо застывших на фоне освещенных дверей ночного приемного покоя. Стояли они так смирно, будто у них для свидания с «Мена» были в запасе еще десятки тысяч лет.
Ложная гробница была нужна для фиктивного погребения царя после его ритуального убийства, во время праздника хеб-сед. Корни праздника уходят в глубокую древность, когда в долине Нила жили первобытные племена. У египетских племен, как и у многих первобытных народов, существовал обычай убивать вождя, когда он становился старым и дряхлым. Взамен выбирали другого, молодого и сильного. Убийство сопровождалось торжественными обрядами. Представление о связи вождя и судьбы племени после было перенесено и на царя. В Египте верили, что от силы и здоровья фараона зависит благополучие всего государства. Впоследствии настоящее убийство было заменено обрядом, которым его инсценировали. Через тридцать лет после вступления фараона на престол он становился уже старым и празднование хеб-седа с магическими обрядами должно было служить обновлению его жизненной силы. Первый раз хебсед справляли в день тридцатилетия вступления фараона на трон. После хеб-сед повторяли через каждые три года. Фараон во время хеб-седа совершал ритуальный пробег по двору, имевшему форму полукруга, в честь бога Ра. После инсценировки совершался обряд, смысл которого заключался в новом рождении фараона. «Рождение твое – в повторении хеб-седов, – говорилось в одном тексте. – По мере того, как ты будешь стареть, Ра даст тебе миллион хеб-седов». Обряд производили над статуей, закутанной в погребальные пелены, с золотой маской на лице статую хоронили. Бывало, что кенотаф не доделывали, если царь умирал раньше тридцатилетия своего правления.
Монте
Зал остался нетронутым во всех своих частях, шлифовка его стен вполне совершенна. Здесь, как и во всех галереях и проходах, ни следа трещин или оседания. И это тем более удивительно, что этот покой испытывает давление каменной массы высотой более ста метров.
Он приехал дождливой ночью и, едва выйдя из вокзала, сразу назвал подскочившему таксисту точный адрес «Гранд-отеля». Впрочем, отель был в маленьком городке единственным и носил приставку «гранд» лишь потому, что другого, меньшего, не имелось. Монте сделал это из опасения, что шофер, приняв его за неопытного туриста, поедет дальней дорогой, а ему очень хотелось спать. В отеле он нетерпеливо дождался выхода сонного портье, очень отчетливо, во избежание недоразумений, назвал свое имя – Анри Монте. Он выговорил его чуть не по буквам, слишком отчетливо для француза, приехавшего во французский отель, словно долгое время его имя было для окружающих невероятно трудным. Пока портье педантично заполнял журнал, Монте едва удерживал в отекшей от резкой перемены климата руке тяжелый чемодан. Он почему-то не поставил его на пол, будто каждую минуту готовился выбежать из отеля, под дождь, который усилился к полуночи, с навязчивым шелестом пересчитывая пластинки закрытых ставен. Наконец портье поставил точку, выдал ключ, пожелал спокойной ночи. Монте помедлил у стойки, словно ожидая вопроса или желая спросить о чем-то сам. Но промолчал.
В номере Монте поставил чемодан у изголовья кровати, запер дверь, снял дорожный серый плащ. Несколько раз ночью он просыпался весь в слезах и привычно опускал руку на пол, нащупывая папиросы, которые имел обыкновение бросать где попало. Под утро, часам к пяти, Монте встал, умылся в крохотной ванной комнате, сел за стол у окна и стал ждать, когда можно будет спросить кофе. «Ну, ничего, – еле слышно проговорил он в молочной тьме. – Ничего. Выдержу».
А двумя часами позже он сидел за столиком в ресторане, чашку за чашкой пил крепкий кофе, и ему уже не казалось невозможным войти в дверь по давно заученному адресу и сказать: «Добрый день, я хотел бы…»
Молодая женщина в форменном платье взяла у него заполненный бланк и быстро прочитала его.
– Вы позволите уточнить, господин Монте, каким временем мы располагаем для уборки?
– Я уезжал в Египет на пять лет, и, конечно, дом нуждается в основательной чистке… Однако надеюсь, все это займет никак не более пяти дней.
– Мы можем уложиться и в более короткие сроки…
– Нет, – неожиданно резко возразил Монте. – Пять дней.
Женщина внимательнее посмотрела на отекшего, серого от бессонной ночи господина, который тоже смотрел на нее измученными, странно умоляющими глазами.
– Как скажете, господин Монте. Будете ли вы присутствовать при уборке? Вы или госпожа Монте?
– Я вдовец.
– О, мои извинения. Итак?
– В моем доме пять комнат и подвал, – Монте хрипло откашлялся. – Я буду каждый день, ближе к вечеру, заходить сюда и передавать вам ключ от очередной комнаты. Убирать нужно будет по одной комнате в день. Так удобнее. Я сам буду проверять.
– Так удобнее, – любезно подтвердила женщина.