– Ну, сначала я им, потом они мне. Кровью истекал в окопе под обстрелом. Так она мне операцию на дне окопа сделала. Лохмотья, что от руки остались, отрезала и зашила. А девчонки санитарки над нами плащ-палатку держали. Обстрел ведь. Земля летит, да и осколки. Немец из пулемёта лупит. Одну пигалицу тогда тоже ранило, так другая на её место встала. Ну, я не видел, без сознания был, Александра потом рассказала, – глаза коменданта заблестели, он отвернулся и левой рукой пошаркал по лицу.
– А вы в каком звании были, Тимофей Миронович? – продолжил расспросы Третьяков.
– В звании? – вернулся из воспоминаний комендант, – старший батальонный комиссар. Подполковник, если по шпалам считать. Если б руки не лишился, то к концу войны и до генерала бы дослужился. Дивизионным комиссаром бы стал. Тьфу. В конце сорок второго ведь отменили комиссаров. Упразднили. Политруками стали. У нас заместителем начальника политуправления Северо-Кавказского фронта был бригадный комиссар Леонид Брежнев. Слышали. Сейчас Днепрогэс восстанавливает. Статью в «Правде» недавно видел. За успехи в возрождении металлургического завода «Запорожсталь» и восстановлении Днепрогэса Брежнев награждён орденом Ленина. А я так вот с конца сорок второго и мыкаюсь, куда приткнут. Спасибо генералу Аполлонову сюда вот пристроил. Хороший человек, – опять рукавом утёрся.
– Да, Аркадий Николаевич и нам вот помогает, – ввернул Фомин.
– Так, парни, а бросьте-ка вы одеяла эти на место. Тут вчера новые привезли. Потолще этих будут и нафталином ещё не пропахли. Выдам вам. Пошли, они у меня пока в комнате. Ещё не оприходовал. Простыл. Только вчера на ноги встал. Испанка, будь она не ладна.
В комнате, которая являлась и жильём комиссара, и кладовкой одновременно, Тимофей Миронович выдал им новые одеяла и, точно, гораздо толще первых, и простыни две с наволочкой, полотенце. Потом посмотрел на пацанов желторотых, но снизу вверх, покивал своим мыслям головой и выдал ведро новое и небольшую кастрюльку.
– Или есть у вас? – держа дефицит в руке.
– Откуда. Спасибо вам, Тимофей Миронович. – Вовка тоже взялся за кастрюльку.
– Все просто Мироныч зовут. Привык, – комендант отпустил ценный предмет утвари домашней.
– Спасибо. Запомним.
– Ладно, парни, вот тут распишитесь и свободны. Стул я вам починил уже. Два было сломанных. Один собрал. Знали бы вы, как хорошо жить с двумя руками. Намучился. Берегите! И стул и руки, – опять рукавом глаза вытер.
Вовка себе верхние нары выбрал, но пришлось перебираться вниз. Двухметровый Третьяков внизу не вмещался, он и вверху не вмещался, но там сходили, попросили у Мироныча пару дощечек и прибили. Удлинили. Комендант стоял, хмыкал. Потом выдал:
– Хохму про длинных, ха, высоких, знаете?
– Нет. – Хором. Оба не карлики.
– «Ешь кашу, вырастешь большим и сильным» – говорила мне мама. Я маму слушал, теперь у меня 2 метра роста и я грузчик, – закхекал. Не до конца ещё выздоровел.
– У меня отец был тоже высоким, – стукнул себе по пальцу молотком Третьяков, – На войне погиб.
– Нда. Всё парни, некогда мне, нужно стенгазету выпускать, – ушёл.
Поели хлеба с печеньками. По булке схомячили. Чай на новом примусе сварганили и спать улеглись. Так до утра и проспали. Двенадцать часов.
В этот раз в метро в самый пик встряли. Ужас. Фомин, уже привыкший к переполненным автобусам от их посёлка до Куйбышева, теперь в полной мере оценил, что такое на самом деле забитый под завязку транспорт.
Команды не было на стадионе. Тренер пил чай, осмотрел Вовок и, подавив жабу тяжким вздохом, спросил.