— Я любила тебя, — тихо ответила она, — но тебе нужно было не это. Любила за мужество, честолюбие, способность. Но все эти качества оказались мыльным пузырем. А пузырь лопнул.
Он, с презрением, чуть выставил вперед нижнюю губу:
— Что за убогое представление о любви!
— Джим,
— Какой дешевый, торгашеский подход!
Черрил молча смотрела на него.
— За
— Но тогда… какой ты?
— Если бы ты любила меня, то не спрашивала бы! — в голосе его звучала пронзительная нотка нервозности, словно он колебался между осторожностью и каким-то слепым, безрассудным порывом. — Не спрашивала бы. Ты бы знала. Чувствовала. Почему ты вечно пытаешься навесить на все ярлыки? Неужели не можешь возвыситься над этой мелочностью материалистических определений? Неужели никогда не чувствуешь… просто так, бездумно?
— Чувствую, Джим, — ответила она негромко. — Но стараюсь не чувствовать, потому что… потому что боюсь.
— Меня? — с надеждой спросил он.
— Не совсем. Боюсь не того, что ты можешь мне сделать, а того, кто ты есть на самом деле.
Джим отвел взгляд так быстро, словно захлопнулась дверь. Черрил заметила вспышку в его глазах, и, как ни странно, то была вспышка страха.
— Ты не способна любить, мелкая, дешевая стяжательница! — неожиданно взревел он; в голосе его звучало только желание уязвить. — Да, я сказал «стяжательница». Есть много иных форм стяжательства, кроме алчности к деньгами, иных и худших. Ты стяжательница духа. Ты вышла за меня не ради денег, нет! Ради моих способностей, мужества или каких-то других достоинств, которые соответствовали мерке твоей любви!
— Ты хочешь, чтобы… любовь… была… беспричинной?
— Причина любви в ней самой! Любовь выше любых причин и поводов. Любовь слепа. Но ты неспособна к ней. У тебя низкая, расчетливая душонка торгаша, ростовщика, который если и дает, то только взаймы и под процент. Любовь — это дар, великий, свободный, бесценный дар, превышающий и прощающий все. В чем щедрость любви к человеку за его добродетели? Что ты даешь ему? Ничего. Это не больше, чем судейская справедливость. Не больше того, что он заслуживает.
Ее глаза потемнели, потому что она увидела цель.
— Ты хочешь, чтобы любовь была незаслуженной, — сказала она, не спрашивая, а утверждая.
— О, ты ничего не понимаешь!
— Понимаю, Джим. Это то, чего ты хочешь, чего хотите вы все, — не денег, не материальных благ, не экономической безопасности, даже не подачек, которых, впрочем, постоянно требуете. — Она говорила ровным, размеренным голосом, словно цитируя свои мысли, стараясь придать убедительность кружащимся в мозгу мучительным завихрениям хаоса: — Все вы, проповедники общего блага, вы стремитесь не просто к незаработанным деньгам. Вам нужны подачки, но совсем иного рода. Ты назвал меня стяжательницей духа, потому что я ищу духовные ценности. Тогда вы, проповедники общего блага… эти ценности стремитесь присвоить. Я никогда не думала, и никто не говорил мне, как это можно себе представить —