Инфицированные

Перри тихо сидел, уставившись через ветровое стекло на винный магазин, а проникающий в салон холодный воздух вытягивал скудное тепло от обогревателя. Что, если в больнице ждут поступления таких, как он? Может, ему и не попытаются помочь. Не исключено, что они лишь обследуют треугольник, а его самого запрут в какой-нибудь палате, словно пленника, чтобы наблюдать, как он умрет. Или его просто убьют при операции и разрежут на части, как подопытное животное.

В возникшей ситуации крылось еще что-то. В конце концов, это не просто болезнь; он помечен смертью, словно узник нацистского лагеря смерти, а треугольники — Давидовы звезды, нашитые на одежду.

Черт, если в больницу нельзя, как тогда быть? Что, черт возьми, делать?

Страх медленно вцепился в подсознание Перри, сдавливая дыхание и вместе с колючим холодом вызывая в теле нешуточную дрожь.

— Нужно выпить, — прошептал Перри. — И немного времени, чтобы выяснить, в чем дело.

Он развернулся, поехал в обратном направлении и не останавливался до тех пор, пока не поравнялся с «Уоштиноу-пати-стор». Телефон-автомат оказался свободным, но в кои-то веки ему не нужно было никому звонить и ни на кого смотреть. Перри быстро сделал необходимые покупки и вышел.

34

Глоточек виски

Неуклюжей шаркающей походкой Перри переступил порог квартиры с двумя бутылками «Дикой индейки», одна из которых была уже наполовину пуста.

Перри спокойно поставил бутылки на кухонный столик, затем прошел в ванную. Пол был покрыт засохшими кусками рвоты и пятнами запекшейся крови. В ванне стояла вода — до трех дюймов воды, — спокойствие которой нарушалось редкими каплями, падающими с наконечника душа. Слив был забит многочисленными кусочками оранжевой кожи. Более мелкие частицы плавали на пенистой поверхности.

Перри не подумал об этом, когда принимал душ. Оранжевая кожа, видимо, сама облупилась. Рукой он дотронулся до ключицы, проводя пальцами по отвердевшим очертаниям треугольника. Теперь его края были более ощутимы. Голубизна треугольника стала более отчетливой.

Перри вернулся на кухню, схватил вилку, потом нож; глаза, как в прошлый раз, остановились на куриных ножницах с толстыми лезвиями. Он умирает. А еще столько всего нужно сделать и испытать! Он никогда не увидит Германию, никогда не сможет попробовать себя в глубоководной рыбалке, никогда не посетит Аламо и исторические достопримечательности колониальной Америки. У него никогда не будет детей.

Впрочем, не так уж все плохо. Он прожил полноценную жизнь. Первым в семье стал посещать колледж. Играл в первом дивизионе Американской футбольной лиги, его показывали по ESPN[14], он осуществил мечту детства и сыграл в присутствии 112 000 беснующихся фанатов. А главное, Перри избежал жестокой судьбы отца. Он переступил через окружение, через наследие, боролся и выцарапывал собственный путь к самоутверждению.

Но ради чего? Ради ничего, вот в чем вся штука.

Перри уселся за кухонным столом, положил нож, сделал длинный глоток из полупустой бутылки. Вкус был ужасный, жидкость обожгла горло, однако эти ощущения едва запечатлелись в его мозгу. Он пил виски, словно воду. Алкоголь клокотал в голове. К тому времени, когда Перри опустошил бутылку, он понимал, что изрядно набрался. Он опустошен и уничтожен.

И он не почувствует боли!

К глазам подкатились слезы отчаяния. Как несправедливо!.. Но плакать нельзя. Отец не прослезился в течение всего времени мучительной раковой пытки, и раз уж вытерпел отец, то и ему, Перри, не пристало проявлять слабость.

Он почувствовал головокружение и покалывание в пальцах ног. Мысли, расплывчатые и вязкие, как сироп, смешались. Он посидел еще несколько минут, сдерживая накатывающиеся слезы, пока алкоголь уверенно прокладывал путь в его воспаленный мозг.

Перри схватил нож.

Лезвие составляло в длину почти десять дюймов. Мерцающий свет люминесцентного потолочного светильника чертил замысловатые фигуры на стенах. Когда Перри готовил говядину или курицу, то острым разделочным ножом без особого труда разрезал сырое мясо.