— Это поверхностное, только вид страшный; там подождет.
«Заниматься» рукой было больно, и пока Люда промывала раны, заливала остро пахнущими травяными настоями, Владимир много раз шипел, стонал, ворчал на грани того, чтобы отдернуть конечность.
— Потерпи… Тут ведь яд, какого больше ни у кого нету, трупный яд.
На языке у Володи давно вертелось:
— А правда, если бы он меня убил, я бы сам стал таким же?
— Или я стала бы… Представляешь, ты этого завалил, а я из угла на тебя надвигаюсь…
И женщина очень похоже воспроизвела движения существа. Володя невольно шарахнулся.
— Ну то-то… Вздумал меня пугать? Я сильнее тебя напугалась, Вова, потому что знаю, кто это… Ты ведь сообразил не сразу, верно?
— Не сразу. И, по правде говоря, до сих пор многого не понимаю. Например, как такими становятся? Ему же не одна тысяча лет.
— Думаешь, я все понимаю? Завтра надо его вывезти и совсем сжечь, а я тут вымою как следует. Фомич твой где?
— Уехал в Усть-Буранный на два дня…
— Придется на лошадях, а они этих не любят, беспокоиться станут очень сильно. А главное, не вздумай еще двери открывать посреди ночи, и вообще — веди ты себя осторожнее. Если на меня впечатление хочешь произвести, то зря ты это — я тебе цену и так знаю, не старайся.
— Когда это я был неосторожен?!
— Когда ночью в уборную ходил, когда луной любоваться меня звал… Тысячу раз.
— А почему это мне надо быть осторожнее, а не тебе? Тебе они гораздо опаснее, потому что я скоро уеду.
— Милый, я тоже скоро уеду отсюда, и в Полтакове они меня не достанут. И я осторожная, звездами зимой любоваться пойду, а в уборную выйду среди дня… Думай, а? Без тебя и твоим сыновьям плохо будет, и мне. И до своей новой жены не доживешь.
Речь Люды лилась как всегда мягко, тихо и очень внятно, вызывая в памяти гречишный мед и еще почему-то повидло. Плечо женщины пахло уютно и чисто, клеверным лугом и ночью. Как всегда у Людмилы, было удивительно спокойно.
— Люд… Давай твоим боком займемся?
— Давай.
На боку и правда рана была неопасной: тварь оторвала лоскут кожи, он нелепо висел на волоске. Вид страшный, крови много, очень больно — а пустяки.