— Прогонишь — пойду в лагерь, — пожал плечами Владимир, — тут не так и далеко.
— Недалеко. Но ходить сейчас совсем не надо. Сейчас плохое время, чтобы ходить одному.
— «И опасайтесь выходить на болота ночью, когда силы зла властвуют беспредельно», — процитировал Володя Конан Дойля.
— Повтори… Ты очень хорошо это сказал.
Он повторил.
— Не совсем так… все-таки они властвуют не беспредельно… Но ходить по ночам здесь не надо. Или ты не понимаешь этого?
— Мне возле лагеря бывало неприятно, сам не знаю почему. И наши девушки видели такое существо… собачку, у которой глаза отсвечивают красным в темноте. Я сам не видел, но они рассказывали мне.
— В темноте глаза светятся красным только у человека. И у тех, кто получился из человека. Еще раз говорю — не ходи один по степи ночью.
— Именно здесь или везде?
— Везде в Хакасии, где есть курганы; в них лежат разные люди. А сейчас здесь появился, кажется, один… нехороший, и я совсем не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.
Володя тронул губами полные губы. Женщина встала, ответила. Чуть ниже Володи, она как-то очень ладно поднялась и очень деловито — специально, чтобы целоваться с ним. Все, что происходило на протяжении ближайших двух часов, происходило как раз так, как больше всего нравилось Володе: просто, естественно и без спешки. Никто никого не соблазнял, тем паче не вел куртуазной игры и не пытался подчинить себе другого.
Здесь не было битвы своеволий и не надо было выяснять, кто в чьей руке был только мяч. Два взрослых человека делали то, что они хотят, и делали ровно потому, что им так хочется и нравится. Людмила вообще все делала просто, без жеманства, и притом красиво, изящно; трудно было не увлечься ее плавными движениями — словно лился густой мед из кружки.
Володя был достаточно опытен, чтобы понимать: эта неторопливость, красота действий при полном отсутствии застенчивости не просто личная черта Людмилы — это симптом равнодушия. Володю не травмировало равнодушие женщины, к которой он тоже равнодушен, не задевало отсутствие влюбленности — для этого он был достаточно взрослым. Взрослым он был и для того, чтобы знать — влюбленность обязательно появится, если отношения продлятся долго и всерьез.
— Представляешь… Я уже подумывал, не уйти ли мне.
— Я знаю. Я не позволила бы тебе, но не могу же я навязываться. А ты хотел только говорить.
— Не только… Но ведь и я не могу лезть туда, где меня совсем не ждут.
— Два перестраховщика, — невесело усмехнулась Людмила.
Они лежали на двуспальной кровати — тут же, в единственной огромной комнате этого странного дома, но за пределами освещенного круга, и Володя любовался формами этого сильного, зрелого тела, проводил кончиками пальцев от шеи и все ниже, ниже… Сколько хватало руки.
— Ты специально оставила лампу? Чтобы можно было подумать — мы все еще сидим и разговариваем?
— Молодец, догадался, — помедлив, сказала Людмила, — но почему тогда не догадался, что не надо ходить по ночам?