— Вы имеете в виду оборотня? — сказал он как можно небрежнее.
— И оборотня, и настоящего волка. — Хакас произнес это так просто, что расспрашивать не захотелось. — Вот тут, за перевалом, живет волк. Хотите, возьму на охоту? Вместе веселее.
— У вас и так вон волчья шкура, — показал Андрей на чепрак из серо-седой зимней шкуры, — сейчас ведь не шкура, а слезы…
— А я бы и в другое время не стал убивать волка. Я всегда почитал волков… И мой дед их очень уважал, — сказал Володя.
— Понятно. Ты из рода волка, так бы сразу и сказал. А на медведя пойдешь?
— Сейчас — не пойду, другой работы много. А вы не видели курганов — вдоль озера?
— Кто же здесь ищет курганы?! Курганы есть вон там, — указал пастух плеткой на юг. — Идите часа два, за озеро, — там будут. Или вон там — час ходу, и высотки, на них курганы. А здесь нет.
И опять Володе показалось, что хакас проверяет — известно ли приезжим что-то важное. Так же, как приглашение на охоту было проверкой их храбрости…
И эти глаза! Светло-янтарные, жестокие и умные глаза и цветом, и выражением живо напомнили Володе глаза одного знакомого деда Шуры. Не было ничего общего у раскосых глаз хакаса с ясными глазами северянина, который провел в лагерях много лет и доживал век в Петербурге. А все же при взгляде на Василия невольно лез в голову рассказ старого Петра Васильевича об одной встрече в степи, в уже давнем двадцатом году: «Ну, они нас прижали к телегам… Дураки эти, с топорами и лопатами. Мы орем, чтобы они своих комиссаров рубили, мужики сперва заколебались… А комиссары свое, махают наганами, те и пошли…» Володя слушал неторопливый голос старика и ясно видел все это: мокрая мартовская степь, телеги, очкастые иудеи с наганами науськивают дураков на людей. Лиловые вспышки выстрелов лижут дула карабинов; дураки откатываются, оставляя трупы на мокрой, не покрытой еще травой земле.
Тогда Петру Васильевичу с друзьями удалось тоже отбиться и уйти — это была одна аналогия. А другая — все-таки глаза: светло-янтарные, жестокие глаза. И умные, очень умные — глаза человека, который знает что-то важное, неведомое остальным.
Что же знает этот хакас, пастух Василий?
— Мы ищем курганы… И мы нашли только один, совсем маленький… — Володя очень хотел, чтобы его тон был небрежным, ни на что не намекающим… И знал, что так у него не получится.
И что-то дрогнуло в лице Василия! Понять бы только, что именно дрогнуло и почему. Василий спросил только — разве им одного кургана достаточно? Им же нужно, чтобы было много…
— Лучше, чтобы сразу много, но ведь и один — интересно. Все стоят группами, а этот сам по себе… Почему? Такой курган надо раскопать.
— Да что вам такой маленький курган?! Да еще один… Вон полно курганов, и вон там полно, и вон там… В Хакасии везде курганы. Не копали бы вы этот маленький.
— А если все-таки будем копать, поможете? Скажем, барана привезете нам? Мы прямо на кургане стоять будем.
— Нет! Я охотиться буду! Прощайте, вряд ли мы увидимся.
— Земля круглая, люди встречаются. До свидания, Василий.
— Прощайте!
И опять двое пошли назад, на север. Свистит ветер в кустах и в траве, качает растения, морщит воду; кричат птицы в небе и на озере. Привычный, родной пейзаж, все как обычно, и Василий, за считанные минуты ставший пятнышком на окоеме степи, — тоже привычно и понятно… и тугой комочек страха, от которого невозможно избавиться. Комок мрачной, непонятной жути, от которой спирает дыхание и становится холодно внутри.