Кровь

Птица, показав на мгновенье чуть ли не медвежьи — так показалось Лаврентьеву — зубы, рыкнула, как тигр, и на Игоря Юрьевича прямо из воздуха опрокинулась бадья крови, а в комнату влетела стая мух, которые полезли в глаза, в уши и рот. Краем глаза он видел себя в зеркале, превратившегося в шевелящуюся, окровавленную мумию, но через мгновенье и этот глаз превратился в кашу.

Истерически закричав, Лаврентьев кинулся в душевую, включил воду и, содрогаясь нервной дрожью, начал лихорадочно смывать с себя кровь. Минут двадцать он сидел в ванной, боясь выйти наружу. «В конце концов, — рассудил Игорь Юрьевич, — не могу же я здесь сидеть вечно».

Открыв дверь, он высунул голову и огляделся. В доме было тихо. Неслышно ступая, он подошел к двери спальни и прислушался. В тот же миг зазвонил президентский телефон, и Лаврентьев подпрыгнул от неожиданности. Сердце выстукивало неровные пулеметные очереди, он задыхался, входя в комнату. Семеня к заветной трубке, он заметил, что в спальне все было так же, как если бы он только что встал. Даже подушка была на прежнем месте, а окно закрыто. И мух не было. Вот тут-то Игорь Юрьевич совершил прежде недопустимый для себя поступок. Вместо того чтобы подойти сразу же к телефону, он кинулся к кровати, отшвырнул одеяло, а затем подушку. Кровать была абсолютно чиста. Поэтому голос Вице-премьера уже не был столь спокоен, когда он сказал, вместо обычного «Слушаю, Николай Борисович!»:

— Алле!

— Ты почему не по форме представляешься? — раздалось в трубке.

И тут Игоря Юрьевича понесло:

— Какой форме? Что вы от меня хотите? Вы уже послали меня в отставку? Чего еще?

— Ты, мать твою итить, что несешь? Кто тебя куда посылал? Перебрал, что ли, накануне с французами?

Лаврентьев еще больше похолодел.

— Так ведь вы звонили уже!

— Неужели? Да я встал полчаса назад. Мне больше делать нечего, как по ночам тебе звонить.

— Э… э… извините, Николай Борисович, а сколько сейчас времени? — Тут Игорь Юрьевич посмотрел на свой любимый будильник и на этот раз отчетливо увидел, что там светится цифирька «шесть» и еще «пятьдесят два», после чего он вообще перестал что-либо понимать.

— Слушай, — спокойно говорил голос на том конце провода, — я не знаю, что там у тебя происходит, но мне все это не нравится. Может, тебе врача моего послать?

— Врача? Какого врача? Да… врача! Нет, — дошло до него, — не надо врача. Зачем? А впрочем….

Тут в зеркале проплыла фигура знакомой девочки, а из уст Игоря Юрьевича вперемешку с руганью понеслось:

— Да пошли вы все в задницу со своими врачами, лекари убогие! Слышать и видеть вас всех не могу больше, рожи пьяные, козлы поганые! Дети, Высоцкие, президенты. Ага, Пре-зи-дент, тоже мне, — с издевкой произнес он, — какой ты Президент, свинорылый паразит! Да…

— Ну, ты сам все решил, — прозвучал спокойный голос, и в трубке раздались гудки.

— Вот, видишь, Машенька, человек сам выбирает свои пути, — раздался позади Игоря Юрьевича мальчишеский голос.

— Да, — отозвалась девочка, болтая ногами на кровати, — и нечего Серебряному Медведю тратить на него свои силы.

Лаврентьев обернулся, глаза его налились кровью, но в этот момент зазвенел будильник, а в комнату постучали. Дверь осторожно приоткрылась, и заглянул Соловьев.