Ровно в четыре часа доктор Виллет явился в дом Вардов, но с раздражением и беспокойством услышал, что Чарльз не сдержал обещания остаться дома. Детективы были на месте, но утверждали, что молодой человек преодолел свой страх. Утром он долго разговаривал по телефону, спорил и, по всей видимости, отказывался выполнить то, чего требовал его собеседник. Один из детективов расслышал слова: «Я очень устал и хочу немного отдохнуть», «Извините меня, но я сегодня не могу никого принять», «Пожалуйста, отложите решительные действия, пока мы не придем к какому-нибудь компромиссу», и, наконец, «Мне очень жаль, но я должен от всего этого совершенно отойти на некоторое время. Я поговорю с вами позже». Потом, очевидно подумав и набравшись храбрости, выскользнул из дома так тихо, что никто не заметил его ухода; примерно в час дня Чарльз вернулся и прошел внутрь, не говоря ни слова. Он поднялся наверх, вошел в библиотеку и там что-то сильно его испугало: все услышали вопль ужаса, который превратился в какие-то хрипящие и булькающие звуки, словно юношу душили. Однако, когда туда явился лакей, чтобы посмотреть, что случилось, Чарльз с дерзким и надменным видом встал в дверях и молча отослал слугу жестом, от которого тому стало не по себе. Потом молодой Вард, по всей вероятности, что-то переставлял у себя на полках: в течение некоторого времени слышался топот, такие звуки, будто по полу тащили что-то тяжелое, грохот и треск дерева. Затем он вышел из библиотеки и сразу же покинул дом. Виллет осведомился, велел ли Чарльз что-нибудь передать ему, но услышал отрицательный ответ. Лакей, обеспокоенный видом и поведением Варда-младшего, заботливо осведомился у доктора, есть ли надежда вылечить молодого человека от нервного расстройства.
Почти два часа доктор Виллет напрасно ожидал Чарльза в его библиотеке, оглядывая пыльные полки с зияющими пустотами в тех местах, откуда забрали книги; он мрачно улыбнулся при виде камина, с панели которого всего год назад на него безмятежно глядел Джозеф Карвен. Через некоторое время в комнате сгустились тени, и праздничные цвета пестрого заката сменились жутковатым полумраком сумерек — вестника наступающей ночи. Наконец пришел Вард-старший, который выказал немалое удивление и гнев из-за отсутствия сына, для охраны которого приложил столько усилий. Отец не знал о том, что Чарльз попросил Виллета прийти, и обещал известить, как только юноша вернется. Прощаясь с доктором, Вард проявил крайнее беспокойство по поводу состояния здоровья Чарльза и умолял сделать все возможное, чтобы он вновь обрел прежний облик и вернулся к нормальному образу жизни. Виллет с радостью покинул библиотеку — в комнате ощущалось присутствие чего-то страшного, враждебного человеческой природе, словно здесь все еще витал зловещий дух, оставленный исчезнувшим портретом. Доктору он никогда не нравился, и даже теперь ему, человеку с крепкими нервами, постоянно казалось, будто в гладкой панели таится что-то, вызывающее настоятельную потребность как можно скорее выйти из этого мрачного помещения на свежий воздух.
3.
На следующее утро Виллета ожидала записка от отца юноши, в которой говорилось, что сын так и не появился. Вард писал, что ему позвонил доктор Аллен, сообщивший, что Чарльз на некоторое время останется в Потуксете, поэтому нет никаких причин для волнения. Без него никак не обойтись, поскольку сам доктор, по его словам, вынужден уехать, иих опыты требуют постоянного присутствия молодого Варда. Чарльз передает всем горячий привет и сожалеет, если неожиданная перемена его планов кого-нибудь обеспокоила. Мистер Вард впервые услышал голос Аллена, и, как ни странно, он показался ему знакомым, вызвал неясные воспоминания о каком-то полузабытом эпизоде, заставившие испытать смутное беспокойство и даже страх.
Получив столь странные и противоречивые известия, доктор Виллет не знал, что и подумать. Совершенно очевидно, что послание Чарльза продиктовано отчаянием и искренним стремлением покончить с какими-то ужасными тайнами, но как понять резкую перемену в планах и настроении юноши? Вард-младший писал, что его новое жилище представляет чудовищную угрозу, что и дом, и всех его обитателей, особенно Аллена, необходимо уничтожить любой ценой, а сам он больше никогда не вернется в коттедж и не увидит, как это произойдет. Однако, если верить последним сообщениям, теперь он совершенно забыл о собственных выводах, и спокойно возвратился в то самое место, где таились зло. Здравый смысл подсказывал доктору, что не стоит серьезно относиться к Варду со всеми его странностями, но какое-то более глубокое, бессознательное чувство заставляло верить письму. Виллет перечитал его и вновь убедился, что послание можно назвать несколько напыщенным и бессвязным, но никак не бессодержательным или безумным. В нем чувствовался такой неподдельный страх, а содержащиеся здесь намеки, вкупе с уже известным доктору фактами, с такой убедительностью свидетельствовали о чем-то чудовищном, проникшем к нам из чужого времени и сфер, что продиктованное примитивным недоверием объяснение тут неприменимо. Где-то рядом притаился неведомый ужас — и даже если мы пока не в силах его постичь, надо быть готовым в любой момент встать на его пути.
Больше недели Виллет размышлял как лучше поступить, и все больше склонялся к мысли навестить Чарльза в Потуксете. Ни один из знакомых молодого человека не отважился проникнуть в его убежище, и даже отец знал о нем только то, что сын нашел нужным ему сообщить. Но доктор чувствовал, что необходимо поговорить с юношей начистоту. Мистер Вард получал от Чарльза время от времени краткие бессодержательные письма, напечатанные на машинке; по его словам, такие же послания получает жена в Атлантик-Сити. Итак, доктор решил действовать и, несмотря на неприятные предчувствия, вызванные легендами о Джозефе Карвене, недавними слухами и предостережениями самого Чарльза, без колебаний направился к деревянному коттеджу, расположенному на крутом речном берегу.
Виллет хорошо знал, как добраться до таинственного обиталища Варда-младшего — как-то раз он уже побывал здесь из чистого любопытства, хотя, конечно, никогда не входил в дом и старался не выдать свое присутствие. В конце февраля, после полудня, он направился туда по Броуд-стрит на своей маленькой машине. По дороге вдруг подумал, что сто пятьдесят лет назад тем же путем шагал отряд мрачно, но решительно настроенных горожан, чтобы свершить страшное дело, до сих пор не раскрытое до конца.
Поездка вдоль приходящих в упадок городских окраин не заняла много времени, и вскоре перед ним уже расстилались чистенький Эджвуд и сонный Потуксет. Виллет повернул направо, вниз по Локвуд-стрит, и проехал сколько позволяла заброшенная проселочная дорога, потом вышел из машины и пошел на север, туда, где громоздился обрывистый берег реки, за которым простирались затянутые туманом низины. Домов здесь мало, так что слева от возвышенности он легко нашел деревянный коттедж с бетонным гаражом. Быстро пройдя по заброшенной дорожке, мощенной гравием, Виллет твердой рукой постучал в дверь и решительно обратился к мрачному мулату, приоткрывшему створку.
Доктор сказал, что должен немедленно видеть Чарльза Варда по очень важному делу. Он не примет никаких отговорок, а если его не пустят, об этом сразу же узнает мистер Вард. Мулат стоял в нерешительности и даже придержал дверь, когда Виллет попытался толкнуть ее, но доктор еще громче повторил свое требование. Затем из царившего внутри мрака раздался хриплый шепот, от которого почему-то по спине побежали мурашки.
— Впусти его, Тони, — сказал странный голос, — сейчас столь же подходящее время для разговора, как и любое другое.
Но какой бы страх ни внушал низкий, гулкий, словно отдающийся эхом голос, когда через несколько мгновений доски пола заскрипели и из темноты показался тот, кому он принадлежал, доктора испугался еще больше — перед ним стоял сам Чарльз Вард.
Тщательность, с которой Виллет впоследствии восстановил состоявшийся чуть позже разговор с Чарльзом, вызвана тем, что он придает данному периоду особое значение. Именно тогда стало ясно, что у Чарльза Декстера Варда произошло полное изменение личности, с прискорбием констатирует он, именно с этой поры мозг, порождающий мысли и слова исчезнувшего пациента, утратил всякое соответствие с мозгом юноши, за ростом и развитием которого он наблюдал в течение двадцати шести лет. Несогласие с доктором Лайманом побудило Виллета стремиться к наибольшей точности, и он с полной уверенностью датирует начало подлинного безумия Чарльза Варда днем, когда родители получили от него первое письмо, напечатанное на машинке. Стиль посланий, которые он регулярно отправлял им, совершенно не похож на обычную манеру Варда. Он чрезвычайно архаичен, словно внезапное перерождение рассудка их автора высвободило целый поток суждений и образов, которые он бессознательно приобрел в дни своего детского увлечения стариной. В них наблюдаются явные попытки казаться современным, но от духа их, не говоря уже о языке, явственно веет прошлым.
Атмосфера старины чувствовалась в каждом слове, каждом движении Варда, когда он говорил с доктором в полумраке старого деревянного дома. Он поклонился, указал Виллету на кресло и внезапно заговорил странным шепотом, причину которого сразу же попытался объяснить.
— Я изрядно простудился и едва не приобрел чахотку, — начал он, — от этих проклятых речных миазмов. Не взыщите, прошу вас, за мою речь. Полагаю, вы прибыли от батюшки, дабы посмотреть, что тревожит меня, и смею надеяться, ваш рассказ не предоставит ему никаких резонов для беспокойства.
Виллет очень внимательно прислушивался к скрипящим звукам голоса Чарльза, но еще тщательней всматривался в знакомое лицо. Он чувствовал — здесь что-то не так, и вспомнил рассказ родителей Варда о внезапном страхе, поразившем в памятную для них ночь лакея, достойного уроженца Йоркшира. Свет почти не проникал в комнату, но доктор не попросил приоткрыть ставни. Он прямо спросил Варда-младшего, почему тот не дождался его визита, о котором так отчаянно умолял меньше недели назад.
— Я как раз желал подойти к этому, — ответил хозяин дома. — Вам должно быть известно, что я страдаю сильным нервным расстройством и часто делаю и говорю странные вещи, в коих не отдаю себе отчета. Не раз я заявлял вам, что нахожусь на пороге великих свершений и сама важность их заставляет меня по временам терять голову. Мало найдется людей, которые не почувствуют страха перед тем, что мною обнаружено, но теперь уже недолго осталось ждать. Я был глупцом, когда согласился отдать себя на попечение стражей и пребывание взаперти; ныне же мое место здесь. Обо мне злословят любопытствующие соседи, и, может статься, я имел слабость принять на веру досужие россказни о себе самом. Нет ничего дурного в том, что мной делается, пока сие делается правильно. Будьте же терпеливы, подождите еще шесть месяцев, и я покажу вам такое, что стократно вознаградит вас за доверие. Вам также следует знать, что я нашел способ изучать науки, в коих преуспели древние, черпая из источника, более надежного, чем все фолианты; предоставляю вам судить о важности сведений в области истории, философии и изящных искусств, которые сделаю я доступными, указав на те врата, к коим получил доступ. Предок мой овладел всем этим, но безмозглые соглядатаи ворвались к нему и умертвили. Теперь я по мере своих слабых сил воссоздал утерянные знания. На сей раз ничего дурного не должно случиться, и менее всего я желаю неприятностей по причине собственных нелепых страхов. Умоляю Вас, сэр, забудьте все, что я написал вам и не опасайтесь ни этого дома, ни его обитателей. Доктор Аллен — весьма достойный джентльмен, и я должен принести ему извинения за то дурное, что написал о нем. Я бы желал не расставаться с ним, но у него оказались важные дела в другом месте. Он столь же ревностно относится к изучению сих важнейших материй, что и я, и думается мне, что боясь последствий наших с ним изысканий, я переносил сей страх на доктора Аллена как на главного своего помощника.
Вард умолк; доктор пребывал в растерянности. Он чувствовал себя довольно глупо, слушая, как молодой человек отрекается от написанного им письма. Однако сама речь показалась ему весьма странной, лишенной здравого смысла и в целом бесспорно бредовой. С другой стороны, правдоподобное в своей искренней трагичности письмо несомненно, написано Чарльзом, которого доктор знал с детства. Чтобы восстановить доверительную атмосферу, отличавшую некогда их беседы, Виллет пытался поговорить с юношей о его прошлом, напомнить разные эпизоды, но добился самых неожиданных результатов. Потом такую же особенность отметили другие врачи-психиатры. В памяти Варда, казалось, стерлись целые пласты, — он забыл почти все, что касалось его жизни и событий нового времени, — и в то же время всплыли сведения, которые он, как видно, приобрел еще в период детского увлечения всяческой древностью: поднявшись из темных глубин подсознательного, бурный поток самых разнообразных фактов о старине скрыл под собой знания современных реалий и собственной биографии. Исчерпывающая осведомленность молодого Варда в том, что имело отношение к минувшим столетиям, была неестественной и нездоровой, и он всячески пытался скрыть ее. Иногда при упоминании какой-нибудь излюбленной им прежде темы по истории города, Чарльз неосознанно выдавал такие глубокие и всеобъемлющие знания, которыми не мог обладать простой смертный, и доктор невольно вздрагивал, слушая его бойкую речь.
Совершенно непонятно, где юноша выведал, как свалился парик с толстого шерифа, когда тот наклонился во время исполнения пьесы в Театральной академии мистера Дугласа на Кинг-стрит в пятницу 11 февраля 1762 года, или как актеры до того неудачно сократили текст пьесы Стиля «Благоразумный любовник», что любителям сцены оставалось лишь радоваться, когда находившийся под влиянием баптистов городской совет закрыл театр на следующий вечер. Вероятно о том, что «бостонская коляска Томаса Себина дьявольски неудобна», говорится в каких-нибудь старых письмах, но даже самый выдающийся знаток колониального периода не рискнул бы утверждать, что скрип «новой» вывески Эпенетуса Олни (он велел намалевать на ней аляповатую корону после того, как переименовал свою таверну в «Королевский кофейный зал») в точности походил на начало новой джазовой пьесы, которая постоянно звучит по радио в Потуксете!
Однако Вард недолго распространялся на подобные темы, дав понять, что не интересуется ни современностью, ни стариной. Доктор сознавал, что его собеседник желает лишь удовлетворить любопытство посетителя, чтобы тот поскорее убрался и больше не приходил. Очевидно, с той же целью он предложил показать дом, и сразу же провел гостя по всем комнатам, от подвала до чердака. Виллет внимательно присматривался к обстановке, и заметил, что выставленных напоказ книг слишком мало, совершенно недостаточно для того, чтобы заполнить зияющие пробелы на полках в доме Варда, и их подборка тривиальна, а так называемая «лаборатория» устроена весьма небрежно, явно для отвода глаз. Без сомнения, тут имеются настоящая библиотека и помещение для опытов, но где именно, угадать невозможно. Потерпев полный провал в своем поиске, который Виллет предпринял даже не зная, что надеется найти, он к вечеру возвратился в город и обо всем рассказал мистеру Варду. Они пришли к общему мнению, что юноша окончательно сошел с ума, но решили не спешить. Главное и дальше держать в полном неведении миссис Вард, какой бы помехой ни стали странные письма Чарльза.
Теперь и мистер Вард решил посетить сына, будто бы случайно. Однажды вечером доктор Виллет отвез его в Потуксет на своей машине, высадил близ деревянного коттеджа и терпеливо ждал возвращения. Разговор оказался очень долгим, и когда Вард-старший вышел, на лице его читались волнение и печаль. Чарльз принял его так же, как и Виллета, с той только разницей, что очень долго не появлялся. Нежданному посетителю пришлось силой вломиться в прихожую и настоятельно потребовать у мулата, чтобы тот немедленно вызвал своего хозяина. В поведении молодого Варда не осталось и следа сыновней привязанности. В комнате царил полумрак — Чарльз жаловался, что у него даже при слабом свете страшно болят глаза. Он говорил приглушенно, объяснив, что страдает воспалением голосовых связок, и хриплый шепот сына почему-то внушал неясную тревогу, которая не оставляла Варда до конца встречи.