Строгой и белой как надгробие была наша обитель. А внизу, свирепо рыча, налетало на черные, обнаженные скалы северное море, или, успокоившись, забывалось в неумолчном ворчании, словно полчище поверженных демонов; и дом наш полнился эхом бесконечно разных голосов, что отдавались в покоях, как в опустевшем склепе. И ветры в бессильной злобе завывали, кружась вокруг его высоких башен, но они стояли непоколебимо. Со стороны моря дом словно вырастает из отвесной скалы, но вокруг есть узкие проходы, где искривленные, карликовые кедры склоняются перед яростью налетавшего шквала. Гигантские мраморные чудовища стоят на страже у обращенных к суше порталов, громадные каменные изваяния женщин охраняют прямые портики там, где бьются о скалы волны прибоя. Величественные статуи и мумии расставлены во всех покоях и вдоль проходов. Но кроме них, а также созданий, которых мы вызывали, некому было разделить с нами наше одиночество: вокруг лишь тени да заросли лишайника.
С трудом сдерживая панический страх (ибо каждый из нас, смертных, слаб) смотрел я, неофит, впервые пришедший сюда, на исполненные мрачного величия лики тех, кто служил Авикту. Я дрожал при виде жутких тварей, возникавших из дыма огромных жаровен; вскрикивал в ужасе, когда серые, зловонные и бесформенные существа злобно толпились у начертанного на полу семицветного круга, пытаясь проникнуть в него и наброситься на нас, стоящих в его центре. Преодолевая отвращение, пил я вино, которое наливали трупы и ел хлеб, что подавали мне призраки. Но со временем я перестал ощущать необычность происходящего и преодолел страх; я нисколько не сомневался в том, что Авикт овладел всеми заклинаниями и экзорцизмами, и способен без труда избавиться от вызванных им фантомов.
Лучше было бы для Авикта, — и для меня, — ограничься учитель знаниями, унаследованными от ученых и магов Атлантиды и Туле, или теми, что пришли к нам из земель Му. Поистине, этого довольно, чтобы удовлетворить честолюбивые помыслы любого мудреца: ибо на пожелтевших страницах манускриптов Туле начертаны кровью руны, благодаря которым можно вызвать демонов пятой и седьмой планет, прочитав письмена вслух в час восхода названных светил; волшебники из Му оставили описание того, как приоткрыть врата отдаленного будущего; наши же предки, атланты, знали пути меж атомами и дороги к далеким звездам. Но Авикт жаждал проникнуть в самые страшные тайны, получить безраздельную власть над миром. И вот, на третий года моего ученичества, в руки к нему попала блестящая словно зеркало пластина, оставленная давно исчезнувшим Змеиным народом…
Когда отлив обнажал крутые утесы, мы спускались по скрытым в гроте ступеням к окруженному стеной скал, изогнувшемуся полумесяцем берегу, где за мысом стоял дом Авикта. Там, на влажном сероватом песке, за пенными языками прибоя, мы часто находили обломки странных вещей, принесенных течением из чужих краев или выброшенных ураганом из неведомых морских глубин. Здесь лежали пурпурные и кроваво-красные завитки огромных раковин, куски амбры, белые букеты вечно цветущих кораллов; а однажды нам попался варварский идол из позеленевшей меди, стоявший в незапамятные времена на носу галеры с гиперборейских островов…
Ночью бушевал шторм, всколыхнувший море до самого дна; к утру буря стихла, и в этот роковой день небо было безоблачным, посланные демонами ветры притаились среди голых скал в своих черных безднах; море тихо шептало, а волны лепетали, шурша на влажном песке, словно парчовые наряды бегущих девиц. И за набегавшей волной, в клубке ржаво-бурых морских водорослей, мы заметили нечто, сверкавшее ярким блеском.
Я кинулся вперед и, прежде чем волна отхлынула, унося с собой находку, выудил ее из сгнивших водорослей и отнес Авикту.
Мы увидели пластину треугольной формы, отлитую из какого-то неизвестного металла, похожего на сталь, но намного тяжелее, и у основания немного шире человеческого сердца. С одной стороны ее поверхность казалась совершенно гладкой, как у зеркала. С другой в железе вытравили, словно какой-то едкой кислотой, ряды небольших, причудливо изогнутых знаков; и знаки эти не были ни иероглифами, ни буквами алфавита, известного моему учителю или мне.
Ничего не могли мы сказать о возрасте или происхождении пластины, и даже не строили никаких предположений — находка повергла нас в полную растерянность. Много дней изучали мы письмена и вели бесплодные споры. И ночь за ночью в высоких покоях Авикта, укрытых от вечно бушующих ветров, мы вновь и вновь склонялись над загадочным треугольником при горящих ярким огнем серебряных светильниках. Ибо Авикт не сомневался, что в этих загадочных, причудливо изогнутых знаках, смысл которых оставался темным, содержится некая тайна, дошедшая до нас из глубины веков. Тщетными оказались все наши знания. И тогда Авикт решил призвать на помощь свое искусство волшебника и некроманта. Но ни один из демонов и призраков, что явились в ответ на его зов, ничего не мог сказать о пластине. Всякий другой на месте Авикта оставил бы напрасные попытки.… О, почему он тогда не отчаялся, не прекратил свои поиски!
Проходили месяцы и годы. Волны бились о темные скалы, отмеряя время, а ветры шумели вокруг белых башен. И мы по прежнему искали ключ к разгадке неведомых письмен, творя заклинание за заклинанием; все дальше проникали мы в темное царство неизведанного, надеясь приоткрыть врата бесконечности. Время от времени Авикт избирал новый путь, не уставая расспрашивать наших гостей о толковании надписи на пластине.
Наконец, случайно вспомнив во время одной из неудачных попыток некую формулу, он вызвал бледный иссохший призрак колдуна доисторических времен; и тот на диком полузабытом наречии еле слышно прошептал, что надпись сделана на языке Змеиного племени, чьи древние земли погрузились в пучину моря за много тысячелетий до того, как поднялась из жидкого ила Гиперборея. Но колдун ничего не ведал о значении этих знаков, ибо даже в те времена Змеиный народ стал смутной легендой, а его предания, магия и образ мышления, глубоко чуждые роду человеческому, были уже недоступны людям.
И во всех книгах заклинаний, которыми владел Авикт, не нашел он ни одного, способного вызвать из легендарного прошлого существо, принадлежащее к Змеиному племени. Однако существовала древняя формула лемуров, неясная и неопределенная, посредством которой тень умершего отсылали в прошлое, и через некоторое время тот, кто произнес заклинание, вновь призывал ее. Тени, не обладающей субстанцией, такие перемещения не причиняли никакого вреда, она помнила то, что узнала во время своего странствия и могла поведать обо всем магу.
Итак, Авикт вновь вызвал призрак древнего колдуна, носившего имя Бит, и с помощью кусков окаменелого дерева и застывшей смолы, что лежит на побережье с незапамятных времен, совершил некий известный лишь ему одному ритуал. Потом мы оба произнесли формулу, отсылая полуистаявший дух в отдаленную от нас тысячелетиями эпоху Змеиного племени.
Некоторое время спустя мы совершили иной обряд и применили заклинания, дабы вернуть его в наше время, и предстал перед нами призрак, подобный рассеянному облаку пара. И видение чуть слышно, словно замирающее эхо уходящих воспоминаний, открыло нам ключ к разгадке пластины, о котором узнало в далеком прошлом, когда на Земле еще не было человека. После этого мы уже ни о чем не спрашивали Бита и позволили ему вернуться в царство вечного сна и покоя.
И мы прочли надпись на пластине, и записали буквами нашего алфавита, встретив немало трудностей, ибо даже звуки языка Змеиного племени, не говоря о понятиях и символах, что их выражают, глубоко чужды человеку. Расшифровав же надпись, мы поняли, что в ней содержится формула некого заклинания, применявшегося магами исчезнувшего народа. Но мы не знали для какой цели оно предназначено, и кто должен явиться, откликнувшись на наш зов. Не оказалось там и экзорцизмов либо иного средства отослать обратно создание, которое могло явиться из неведомой бездны в ответ на исполненные обряды.
Велико было ликование Авикта, когда он понял, что узнал нечто, прежде неведомое людям. И несмотря на все уговоры, решил он испытать заклинание, не уставая убеждать меня, что наше открытие не случайно — оно предопределено самой судьбой. Казалось, учитель презрел опасности, которым мы подвергнем себя, если встретим существо, происхождение и свойства которого нам незнакомы. «Ибо, — твердил он, — за долгие годы, что посвятил я магии и волшебству, из всех вызванных мной богов, дьяволов, демонов, усопших либо духов не нашлось ни одного, кого не смог я покорить своей воле и отослать обратно, когда пожелал. И мне ненавистна сама мысль о том, что маги Змеиного племени, как бы ни были они искусны в некромантии и демонизме, умели призывать духа или силу, пред которой оказались бесполезны мои заклинания».
Итак, видя, что Авикт упорствует в своем намерении и признавая власть учителя, я не без страха согласился помочь в его опыте. И тогда в назначенный час и при определенном расположении звезд собрали мы в покоях, где совершали подобные ритуалы, все редчайшие предметы и вещества, необходимые для успеха.
Умолчу о том, что за действия мы совершили и какие ингредиенты пришлось использовать, не стану описывать резкие свистящие звуки заклинаний, предназначенных для уст тех, кто рожден Змеиным племенем; все это составляло основную часть церемонии. В конце ее мы начертили свежей голубиной кровью на мраморном полу треугольник. И Авикт стал в одном углу, я в другом, а в третий поместили мы иссохшую темно-коричневую мумию воина-атланта, носившего некогда имя Ойгос. Находясь там, мы с учителем держали, словно в подсвечниках, между пальцами обеих рук медленно тлеющие тонкие сальные свечи, вытопленные из жира мертвецов, пока они не догорели до конца. А в вытянутых ладонях мумии Ойгоса, как в неглубоких кадилах, горели тальк и асбест, разожженные известным лишь нам способом. Сбоку мы обозначили на полу неразрывный эллипс, составленный из бесконечно повторяющихся, сплетенных друг с другом двенадцати тайных знаков Оумора, в надежде найти в нем убежище, если явившийся гость проявит враждебность или откажется повиноваться. Как предписано ритуалами, мы ожидали, пока на небе не показались северные созвездия. И когда зловонные свечи догорели меж наших обожженных пальцев, а тальк и асбест на изъеденных ладонях мумии превратились в золу, Авикт произнес Слово, смысл которого оставался неясным; и Ойгос, оживленный нашей магией и подвластный нашей воле, выждав, как предписывал ритуал, повторил Его глухим, точно рожденное молнией эхо, голосом. Потом и я в свой черед возгласил это Слово.
Готовясь к церемонии, мы подняли раму небольшого окна, что выходило на море, и распахнули высокую дверь, ведущую в открытый портик, дабы тот, кто должен явиться, имел к нам свободный доступ. Как только зажглись свечи и зазвучали заклинания, море стихло, ветер упал и казалось все вокруг замерло в ожидании неведомого гостя. Мы выполнили предписанные ритуалы, трижды повторили Слово, а потом долго стояли неподвижно, напрасно дожидаясь какого-либо видимого знака. Ровно горели светильники; мы не увидели никакой новой тени, лишь те, что отбрасывали мы с учителем, Ойгос и мраморные изваяния женщин у стен зала. И в магических зеркалах, искусно расставленных так, чтобы они показали недоступное взору человека, не заметили мы и следа отражения.
Утомленный долгим ожиданием, Авикт был раздражен и разочарован. И решил он, что заклинания не достигли цели. Я, подумав о том же, вздохнул про себя с облегчением. Мы стали расспрашивать мумию Ойгоса, чтобы узнать, не ощутил ли он присутствие чужака, ибо мертвые обретают некие чувства, недоступные живым. И мумия, получившая способность говорить благодаря искусству некромантии, ответила отрицательно.
— Поистине, — промолвил тогда Авикт, — дольше гадать бесполезно. Без сомнения, мы неверно истолковали надпись, не сумели правильно подобрать ингредиенты, необходимые для успеха, либо произнесли слова не так, как подобает. Могло случиться и так, что по прошествии столь долгого времени существо, которое некогда являлось в ответ на заклинание, перестало существовать или свойства его настолько изменились, что все ритуалы сейчас бесполезны.