Нежить

А затем ходячее мясо перестает ходить — живой человек оказывается внутри мертвого.

Писатель создает бесконечные вариации этого сюжета, потому что он больше ничего не умеет делать, а потом фантазия его иссякает, но он все равно вынужден заниматься сочинительством. Действие его рассказов происходит на улицах города, на сельских дорогах, в зоопарках, торговых центрах, школах, самолетах. Но каким бы ни был фон, по сути они все одинаковы.

Волочи ноги.

Шаркай.

Волочи ноги быстрее.

Беги. (Ну, если зомби в состоянии бежать.)

Беги, беги, беги.

Ешь!

Прошло какое-то время, и этот писатель, у которого, очевидно, завышена самооценка (иначе он все это давным-давно бросил бы, по крайней мере после того, как его книги перестали покупать), написал сотни подобных рассказов. Однако теперь, когда вокруг его пишущей машинки нагромождены кипы бумаги (потому что он даже после крушения цивилизации не отказался от своего привычного ритма жизни), он не знает, что с ними делать. У зомби не существует журналов, в которых он мог бы печатать свои произведения, магазинов, в которых можно их продавать.

По крайней мере пока, думает писатель.

Итак, он решает пойти на улицу — на улицу, где он так долго не появлялся, и начать читать там свои рассказы вслух. Он понимал, что его, возможно, ждет смерть, но был готов к этому. В конце концов, укротитель львов может на несколько мгновений сунуть голову в пасть хищнику, но прикажите ему прочитать в таком положении «Гамлета» — и он погиб. Однако наш писатель слишком много времени провел в одиночестве, и еще больше — без читателей. Что бы ни произошло — все казалось ему лучше того, что происходило до сих пор.

Но когда он и в самом деле начал свое чтение, стоя посреди перекрестка, по которому много лет не проезжала машина, он был приятно удивлен. Зомби собрались в кучку и направились к нему, но дошли лишь до определенной черты, а затем остановились. Пока он читал, они окружили его со всех сторон и, казалось, слушали. По крайней мере, это можно было отнести к тем, у кого были уши. И автор продолжал читать, пока не охрип. Он ощутил удовлетворение. Он поверил, что наконец нашел свою собственную, настоящую аудиторию, которую искал всю жизнь.

А затем писатель обнаруживает, что рассказы, взятые им с собой, закончились, но, окруженный живыми мертвецами, он не может принести еще рукописи — они остались в его укрытии. И, дойдя до конца последнего рассказа, он начинает читать все сначала.

Зомби рычат. Возможно, им и нравится повторяющаяся тема, но им не нравится буквальное повторение рассказов. Писатель пытается пятиться от них, но у него за спиной — все те же зомби. Они наступают, круг их сужается, и вот ему уже трудно дышать из-за стиснувших его тел. И когда они начинают рвать его на кусочки, у него остается лишь миг, чтобы подумать: «Каждый считает себя критиком…»

И больше он ничего подумать не успевает.

Но нет. Это тоже не подходит.

Потому что, несмотря на жуткую концовку и незаслуженную гибель автора (вообще-то я могу назвать имена издателей, которым подобный конец кое-каких авторов пришелся бы по душе), в этой истории есть мораль. Зомби — природная стихия, а стихии не сваливаются нам на голову, вооруженные моралью. Силы природы не имеют ни цели, ни причины, они не несут в себе послания. Они просто есть. Вот почему охранник внезапно погиб, убитый как раз в тот миг, когда мы уже думали, что находимся в безопасности.

Или, возможно… возможно, стихии имеют одну общую черту с напастями из ужастиков — они несут в себе некую иронию.

Мы услышали бы шаги зомби, проскользнувшего внутрь, пока я был на улице, если бы не смеялись так громко после возвращения в якобы безопасную библиотеку. Возможно, природа не терпит подобной радости и не оставляет ее без наказания. Мы впали в истерику от облегчения, хлопали друг друга по спине, поднимаясь с пола, и я даже не понял, что происходит, пока смех охранника не сменился воплем боли.

Я спрыгнул с тела Барри и увидел, что он остался без правой ноги. Конечность держал в руках зомби, из нее хлестала кровь. Охранник не переставал кричать, хватаясь за кровоточащий обрубок, из которого, по-моему, вылилось больше крови, чем содержится в человеческом теле. Я ничего не мог сделать для него, я уже не мог его спасти. Даже если бы я смог перевязать Барри ногу, остановить кровотечение, он все равно скоро должен был стать одним из них и схватить за ногу меня. Я понял, что мне делать. Я надеялся, что он почти потерял сознание от потери крови и не сообразит, в чем дело.