Мои фрейлины в первый же день взяли с меня обещания, что я выдам их замуж за приближённых моего жениха, как только всё устроится. Они напирали в особенности на то, что приближённые должны быть богаты и влиятельны – и болтали лишь о кружевах, выделываемых на Трёх Островах, об аметистах из знаменитых островных копей, о румянах и прочих давно надоевших мне пустяках.
Я попыталась спросить одну из дуэний, отнюдь не девицу, а почтенную вдову, каково состоять в браке. Она разразилась прочувствованной речью, из которой я узнала, что быть замужем несносно, что супружеские обязанности – тоскливое бремя, а мужчины – отребья рода человеческого, терпимые Господом лишь из-за того, что женщин кто-то должен кормить и защищать. К ней присоединились две другие дуэньи, которые никогда не имели мужей, одна – по несклонности души к семейной жизни, а вторая – из-за какой-то ужасной истории. Они все втроём долго учили нас, молодых девиц, как надо вести себя в супружестве, чтобы муж не устроился у тебя на голове. В конце концов мне стало тошно, и я вышла на воздух, сославшись на морскую болезнь.
Морская болезнь оказалась очень удобным предлогом. Ею страдали все дамы – но не я по какому-то странному капризу природы. Это давало мне возможность проводить больше времени на воздухе, а не в духоте нашего покоя, ссылаясь на естественное нездоровье – и все верили мне. Вообще, смотреть на море во всей его переменчивой прелести было для меня большим наслаждением, хотя все прочие и находили путешествие скучным и утомительным в крайней степени.
Первые дни пути прошли спокойно, но вскоре на смену покою пришёл сплошной кошмар. Помню, всё началось ночью. Я спала в нашем закутке, на узкой, но довольно удобной постели, когда мне приснился сон, чрезвычайно яркий, как явь, и чрезвычайно глубоко врезавшийся мне в память. Его смысл я узнала значительно позже – и поразилась силе предчувствия.
Мне приснилось, что я вхожу в огромный зал, наполненный сумраком. Тяжёлые колонны шершавого тёмно-красного камня уходят куда-то в темноту, а их нижние части освещены рваным пламенем, горящим в медных чашах. Я иду между двух рядов этих пылающих чаш. Пахнет какими-то благовониями, пряно и сладко. Вдруг передо мной поднимается статуя, окутанная мягкой и блестящей серою тканью, так что виднеются только ступни, необыкновенно искусно изваянные из тёмной бронзы, по форме и размеру – точь-в-точь как босые ступни живой молодой женщины. Мне становится любопытно увидеть статую целиком, и я стаскиваю с неё ткань.
Передо мной оказывается бронзовое изваяние нагой, очень гибкой женщины. Её наготу несколько прикрывает целый поток тонких косичек длиной по самые лодыжки, схваченный на лбу тонким обручем. Низ лица статуи напоминает кошачью мордочку с плоским носом, а верх – человеческий, но в громадных раскосых очах под крылатым взмахом тонких бровей всё же есть что-то звериное. И эти очи с узкой щелью зрачка не бронзовые, а живые, зрячие, золотисто-зелёные – и дева-зверь глядит на меня.
Я помню, как оцепенела под этим взглядом, не злобным, а каким-то сосредоточенно-любопытным, как у кошки. И тут статуя протянула ко мне свою узкую бронзовую руку, а на её ладони лежали игральные кости.
Я видела почти такие же у матросов. Два кубика, испещрённые точками – их бросают и смотрят, сколько выпадет очков. У кого больше – тот и выиграл…
На костях выпало две шестёрки – и я как-то поняла, что это мой выигрыш, две шестёрки. Я испугалась и обрадовалась разом, подняла глаза – а статуя улыбнулась, показав неожиданно длинные острые клыки. В этот миг я вдруг подумала, что она – демон.
Я проснулась в диком страхе. Корабль болтало, как щепку, и было слышно, как пронзительно, будто рог самого Короля Ада, завывает ветер. Волны с рёвом обрушивались на борта, везде плескало и скрипело – я решила, что корабль идёт ко дну, и то же самое думала моя свита. Никто уже не спал; мы в ужасе прижались друг к другу, шепча молитвы, а пол под нами ходил ходуном, и вода подтекала под запертую дверь.
Страшный шквал, невесть откуда налетевший, довольно, как я потом узнала, редкий в наших широтах, сломав мачту и сорвав паруса с двух уцелевших, гнал наш корабль неведомо куда.
Море бушевало нестерпимо долго.
Мне и моим дамам повезло: корабельный капеллан успел исповедать нас и отпустить нам грехи, перед тем как был смыт за борт и утонул. Несколько матросов и забавный офицер, который свистел жаворонком, тоже погибли в волнах, и никто не смог прийти им на помощь. Тяжёлые валы налетали и с грохотом разбивались о палубу – всякий из работающих на ней людей рисковал быть смытым в море, а значит – неминуемо утонуть. Помощник капитана и молодой матрос были ранены обломками, когда рухнула мачта, и теперь очень страдали – но на корабле уже не было ни врача, ни священника, чтобы хоть отчасти облегчить им участь. Я перебралась в кубрик, приказала открыть бочку вина, которое везли в подарок моему жениху, согрела его на маленькой жаровне и поила этих несчастных, чтобы немного их развеселить и чтобы в довершение беды к ним не привязалась лихорадка. Офицер с разодранной щекой помог мне наложить лубки на их переломанные кости. От моих дам не было пользы и помощи, но вреда тоже не было: они не говорили, что я веду себя неприлично положению, им было не до меня.
Никто не мог ничего есть; пресную воду смешивали с вином и давали дамам и раненым, остальные готовы были подставить рты под струи дождя, хлеставшего всю неделю как из ведра. Воду с небес собирали, насколько было возможно, но выходило не так уж и много.
На третий день бури лопнули канаты, которыми держались сундуки с моим приданым. Мои шёлковые попоны, златокованая сбруя и посуда с гербами королевского дома исчезли в море раньше, чем кто-либо успел спохватиться. Дамы выразили мне соболезнования.
Смешно, но меня это ничуть не огорчило. Глупо было думать о побрякушках и тряпках, стоя на самом краю бездны и глядя в вечность. Я была совершенно уверена – отчасти из-за странных предчувствий, отчасти из-за непонятного сна – что наш корабль непременно утонет. Мысль о бренности жизни, как ни странно, придавала мне сил. Мне хотелось помогать матросам, елико возможно; я надеялась только, что впервые в жизни сумею сделать что-нибудь полезное, перед тем как пойду на дно.
Всё это время я спала очень скверно; бельё вымокло насквозь, я, казалось, покрылась коркой соли, как фазан, которого собрались запекать на Благовещенье, у меня ныло всё тело, – но если мне удавалось задремать, то перед моими глазами являлась усмехающаяся статуя и протягивала мне игральные кости с двумя шестёрками.
Я чувствовала, что это знамение – но знамение явно посылал не Господь…
К тому времени, как дождь унялся и ветер утих, матросы называли меня «отчаянная госпожа».
Я научилась перевязывать раны и вязать узлы, которые не могут развязаться по случайности – из тех, какими моряки крепят паруса. Никто из команды не думал ничем оскорбить меня; я спала в кубрике, в гамаке, который повесили в дальний угол и отгородили занавеской из одеяла. В кубрике стоял душный тяжёлый запах пота, затхлой парусины и несвежей рыбы; проснувшись ночью, я всегда рисковала увидеть крысу, высовывающую из щели умную нервную мордочку или промышляющую кусочек сухаря – но всё это меня уже не отвращало. Великолепно понимая, что моё поведение непристойно, я тем не менее не могла поступить иначе: все уцелевшие на корабле здоровые мужчины были заняты чрезвычайно тяжёлой, утомительной и опасной работой, некому было подать раненым воды. А между тем один из них, юный матрос, которому обломки раздавили грудь так, что кровь текла изо рта, очевидно, умирал – невозможно было оставить его не только без напутствия церкви, но и без простого человеческого участия. Я выучилась болтать забавные пустяки, отвлекающие от боли и страха, рассказывать легенды и напевать детские песенки.
ebooksa