Неподалеку от стола сидит хрупкая девочка. На вид ей не дашь больше пятнадцати лет. Теплый жгут каштановых волос, стянутый на затылке красной лентой, рассыпается по плечам. Тоненькие руки обнажены. Девочка одета в сорочку, почти прозрачную. Нежные маленькие груди напоминают пугливых округлых птиц.
Жигмонт тотчас вспоминает одно из самых удивительных своих похождений. Это она!
Девочка вскочила. Раскинув руки, она очаровательным жестом прижала к груди ладони. Затем вдруг опустила руки, прижалась к стене, глядя с испугом на нежданного гостя. Теперь он видит нежность живота и мягкие очертания бедер. Стебельки тонких ног венчает округлый темный потаенный живой цветок.
«Что бы там ни было! — смутно проносится в мозгу. — А такого наслаждения я не упущу!»
Жигмонт давно знает женщин. Они не имеют власти над ним. Иметь дело с женщиной — для него все равно что выпить хорошего вина, вкусно поесть. Но зачастую женщина слаще вина, сытнее самой доброй еды. Жигмонт никогда не был женат. И всего лишь раз в своей жизни брал девственницу. Да, единственный раз, наспех, второпях. И много раз после того единственного раза он в дорогих и дешевых притонах требовал, чтобы ему привели девственницу. Он обещал заплатить. Сводни угодливо спешили угодить гостю. Но всё кончалось скандалами и побоями. Девственность оказывалась мнимой — старушечьи блудливые пальцы изготовляли ее красными нитками. А память о том единственном наслаждении прочно угнездилась в сознании.
— Кто вы? — проговорила девочка нежным голосом.
Да, кажется, так оно и было, тогда, давно. Память о наслаждении вытеснила воспоминания о подробностях.
— Не бойся! — отвечал он машинально.
Он удивительно легко овладевал языками. Свободно объяснялся на всех итальянских диалектах; знал и тот язык, на котором говорила девочка, отвечал ей на ее родном языке, даже находил в этом языке некую близость к своему родному языку.
Но разве имели значение слова, если оба они уже были охвачены взаимным тяготением, бурно сметающим все на свете различия. Так было тогда, давно, так было и теперь!
Он поднял ее на руки, упиваясь легкостью ее полудетского тела, впивая нежный аромат ее волос. Розовые бутоны приоткрывшихся губ манили к бесчисленным поцелуям, но он не давал себе воли. Эти мучительные, до содроганий, до боли, ощущения, когда оттягиваешь блаженство. О! в этом таится бездна удовольствия! Перейдя за грань мальчишества, обретя мужскую зрелость, он перестал быть нетерпеливым, осознал сладость нарочитого промедления.
Девочка восприняла его страсть, заразилась ею, как внезапной болезнью. Но она еще не знала терпения, свойственного зрелости. И вот, с детской нетерпеливостью она уже царапала его щеки тонкими ноготками, уже кусала его темные крупно-выпуклые губы, уже вцеплялась в душистую черную бороду.
На постели он покрыл ее хрупкое тело горячими поцелуями. О, наконец-то! Она всхлипывала совсем по-ребячьи. Она училась ответным поцелуям. Гибкий его язык скользнул в ее детский рот, она застонала, не сознавая, больно ей или сладостно.
— О-о! О-о!
Но вот небывалая боль пронзила междуножье. И чем больнее и острее делалась эта боль, тем желаннее она делалась!
О, сладостная, чудесная, чудесная боль!
Он, содрогаясь всем телом, ощущал одоление преграды.
Глубже, глубже!
Он тоже вскрикнул.
Наслаждение было полным, единым, взаимным!
ebooksa