Стигмалион

Ее брат был прав: все это сделал с ней я. Он продолжал орать мне что-то, но я не слышал его и не видел. Я видел только Долорес, стоящую на верхней ступеньке лестничного пролета в измятой рубашке.

– Что здесь происходит? – сказала позади меня Айви, встревоженная всем этим шумом.

Долорес перевела взгляд за мое плечо, и по ее лицу пробежала тень. Губы сжались, глаза потеряли всякое выражение, а потом кто-то словно потянул ее назад и…

– Долорес! – заорал я, вытягивая руки и бросаясь вперед. Но передо мной стояли Бекки и Сейдж, и драгоценные секунды были потеряны. Я приземлился у тела Лори, когда оно уже рухнуло на ощетинившийся ряд ступенек. Рядом упал на колени ее брат. Вопль Бекки ударился о стены. Я аккуратно стащил Долорес на ровную поверхность, сжал ладонями лицо. Ее голова оставила на полу красную, смазанную линию, мои пальцы стали липкими…

– Лори-Лори-Лори… – повторял я, как заклинание. – Не смей. Не смей закрывать глаза.

Сейдж начал вызывать скорую, пока я пытался что-то сделать, разбудить ее, растормошить, вернуть…

– Мы справимся сами, Вильям, иди, – пробормотала Бекки, опуская руку на мое плечо. – Скорая уже едет. Иди к Айви, ей нехорошо.

Я утер лицо, то ли вспотевшее, то ли мокрое от слез, и поднялся на ноги. Сейдж держал на руке голову Лори, пока Бекки подкладывала под нее свернутую куртку. Айви стояла в дверях нашей квартиры, ее трясло так, что стучали зубы.

– Почему так много крови? – прошептала она, прижимая к моему плечу лицо. – Почему так много?

Потому что я не смог ее поймать.

Я бросил ее, но не смог поймать.

33

Подставь нужное имя

Дайверы делятся на две категории: тех, кто мочится в гидрокостюм, и тех, кто говорит, что этого не делает. Это означает, что мы все чувствуем страх, у всех есть слабости и фобии. Только одни могут признаться себе в этом, а другие – нет. Пожалуй, я всегда относил себя ко второй категории: я чувствовал себя неуязвимым. Меня не пугало ничто, даже собственная болезнь: она была просто неудобством, но никогда не внушала страх.

Но когда Долорес рухнула на ступеньки, я понял, что абсолютного бесстрашия не существует. И что даже я могу испугаться так, что из глаз хлынут слезы, а по спине потечет холодный пот. И понял еще кое-что, что раньше ускользало от меня: я налажал. Так сильно, как еще никогда в жизни. В тот самый момент, когда я позволил Долорес уйти, я совершил свою самую большую ошибку…

Бекки уехала с Сейджем вслед за машиной скорой. Айви уже крепко спала, свернувшись клубочком на моей кровати. Я не мог не то что уснуть – не мог сидеть. Меня носило по квартире, я бесшумно кружил по гостиной, зажав в руке телефон, и без конца выглядывал в окно, ожидая наконец увидеть фары машины Бекки.

Она вернулась глубоко за полночь, сняла куртку и кроссовки, молча заварила себе чашку чая, села в кресло и только тогда заговорила:

– Травма поясничного отдела позвоночника, шейного отдела, сотрясение мозга, рассечение затылка. В неотложке сказали, что нервные волокна не нарушены, но завтра нужно будет сделать МРТ, чтобы понять, что с головой, потому что Лори многого не помнит. И еще она сильно истощена. Наверное, совсем не ела, пока находилась в своей квартире… я зашла туда, чтобы завтра отвезти ей кое-какие вещи, и на кровати нашла…

Бекки не смотрела на меня. Она держала в руках чашку, но не пила из нее.

– Нашла на ее кровати детскую хоккейную куртку. Такие носят мальчики в том хоккейном клубе, в котором ты играл дома, в Норвегии… и свитер с оленями – на ярлычке до сих пор есть следы ручки и, если присмотреться, можно прочитать инициалы W. V[20]… а еще детский игрушечный вертолет с гербом Вооруженных сил Норвегии: красный щит, золотой лев, золотая корона, – который я видела у тебя в руках на одном из детских фото. Да и свитер видела, кстати, тоже. И хоккеем ты занимался в том же самом клубе…