— Джозеф! — вдруг закричала Мари. — Джозеф! — еще раз выкрикнула она и в ужасе вскочила.
«Бом! Бом! Бом!» — загремел колокол на башне огромного собора, что стоял через дорогу.
За окном шумно вспорхнула стайка белых голубей — словно махнувшие страницами журналы. Сделав круг над площадью, птицы поднялись вверх. «Бом! Бом!» — продолжал звенеть колокол. Где-то вдалеке музыкальная шкатулка выводила мелодию «Cielito Lindo»[28].
Потом все стихло, и стало отчетливо слышно, как в ванной капает из крана вода.
Джозеф открыл глаза. Жена сидела на своей кровати и не спускала с него глаз.
— А я уж подумал… — сказал он и зажмурился. — Да нет… — Закрыл глаза и потряс головой. — Просто колокола звонят… — Он вздохнул. — А сколько сейчас времени?
— Не знаю. Ах да — восемь. Восемь часов.
— О Господи, — проворчал Джозеф и повернулся на другой бок. — Можем спать еще целых три часа.
— Нет уж, ты встанешь! — вскричала Мари.
— Совершенно ни к чему, слышишь? Все равно в гараже никто раньше десяти не появится, а торопить их бесполезно. Так что можешь успокоиться.
— И все-таки ты встанешь, — сказала Мари.
Джозеф наполовину обернулся к ней — при этом над губой у него блеснули на солнце медные волоски.
— Но с какой стати? Ради Бога, скажи, с какой стати я должен вставать?
— Потому что… потому что тебе нужно побриться! — Голос Мари сорвался в крик.
Джозеф застонал от досады.
— Значит, только из-за того, что мне нужно побриться, я должен вставать ни свет ни заря и бежать намыливаться — так что ли?
— Но ты небритый!
— И не собираюсь бриться — до тех пор, пока мы не приедем в Техас.
— Не будешь же ты ходить, как последний забулдыга!
— Хочу — и буду! Хватит и того, что каждое утро в течение тридцати дней я брился, повязывал галстук и отутюживал складку на брюках! Отныне — никаких брюк, никаких галстуков, никакого бритья и… и вообще.