— Кто? — От неожиданно порванной тишины Михалыч даже не сразу понял, о чем я говорю. — А… Представь себе туман в человеческой форме. Вот примерно так.
Я почесала затылок:
— Звучит не так чтобы страшно, но наверняка опять какая-то мерзость окажется, да?
Михалыч вздохнул и чуть дернул уголком губ, будто начал улыбаться и вдруг передумал. Движение получилось каким-то извиняющимся.
— Я тебе честно скажу: приятного мало. Даже очень мало, — он приподнял воротник косухи и зашагал быстрее. Будь я человеком, мне пришлось бы бежать, а так я просто подстроилась под его шаг. — Я когда на первую смену свою попал… — продолжал Михалыч, — …сколько ж это лет-то назад было, погоди… ладно, давно в общем… так вот, потом еще месяц мутило. Гадость это, что уж тут говорить. И хуже всего знаешь что?
Я подняла на него взгляд. Надеюсь, в нем отражалась вся глубина моего горя.
— Что? — спросила я без всякого энтузиазма и желания слышать ответ.
— Что ты
— Кажется, да, — меня уже перекосило, — я такими темпами скоро жалеть начну, что не мобильники все еще продаю.
— Ничего, — хохотнул развеселившийся медведь, — ты, главное, запасы геля для душа пополняй вовремя — мыться будешь после каждой смены как остервенелая, чуть кожу не сотрешь.
Я тихонько заскулила.
— А другого пути для оборотня точно нет? — Слышал бы меня Оскар, не собрать бы мне костей.
— Спокуха, — хмыкнул Михалыч, — это поначалу у всех такая реакция. Потом привыкаешь.
По моему выразительному молчанию он, кажется, понял, что верится мне с трудом.
— Я больше чем за сто лет не нашел, — вздохнул посерьезневший оборотень, и его косуха тяжело качнулась вверх-вниз. — Хотя искал.
На несколько мгновений повисла тишина.
— Я видел только одного оборотня, который не занимался всем этим, а смог оставаться в стороне, — продолжал медведь, — но он был священником.
— Священником?! — Я чуть не споткнулась.
— Да. Белый волк. Его, как и всех нас, нашел Оскар. Подробностей не знаю. Но он не пошел с нами. Знаю только, что он отправляет к нам верующих, если случается им оказаться… нелюдями.
Я заметила, с каким трудом он произнес последнее слово. Но как же еще называть нас, если людьми мы уже не являемся?