В очередной раз покопавшись в сумке, экс-привратница достала две коричневые палочки. Затем, подумав, одну спрятала.
— Одной достаточно, думаю… — загадочно произнесла она. — Неси сюда свои молодые фотографии!
Вздрогнув и нахохлившись, баба Маша собралась было покинуть кухню. Но вдруг остановилась.
— А эти-то, твои-то, может, спрятать куда-нибудь, а то, не ровён час, польёт их кто-нибудь чайком или супчиком…
Она кивнула на фотки, лежавшие на столе. Мадам вскочила, забыв о недомогании.
— Да порву я их нафик и — в печку…
Бабу Машу снова передёрнуло.
— Стой, не надо рвать! Говорят, когда чьи-то-фото рвёшь, привязываешь к себе того человека…
Мадам сникла.
— Был бы человек, а то… Мразь. И приметы тут твои ни при чём, и без примет он ко мне ещё сунется, неоднократно подкатится, нужна я ему буду, как пить дать! Я ему время от времени сильно пригождаюсь, с большой регулярностью, иначе не заманивал бы меня в своё логово почти двести лет назад…
Она взирала на фотки с ненавистью.
— Хорошо, сожгу целыми!
— Погодите! — вмешался Максимка. — Если на всех этих фотках ваш главный недруг, только в разных обличьях, то, может, сохранить их стоит?
— Зачем?
— Ну, чтобы узнать при встрече… Когда-нибудь…
Старуха хмыкнула.
— Он второй раз в одном и том же обличье не является, по крайней мере, людям…
— Ну, тогда сожгите, что ли… — согласился Мася.
Мадам начала бросать фотки, по одной, в огонь. При каждом броске в печи возникала, будто живая, большая страшная морда и невыразимо морщилась, будто от боли. Потом исчезала.
— Морщится ещё, скотина, будто не знает, что его в самом конце ждут ещё худшие муки… — цедила экс-привратница, запугивая отсутствующего экс-начальника.