Эволюция Бога. Бог глазами Библии, Корана и науки

Означает ли это, что Мухаммад начал карьеру пророка христианином? Как мы вскоре убедимся, даже ставить вопрос подобным образом – значит чрезмерно упрощать социальный ландшафт, в условиях которого он существовал. Но, безусловно, Мухаммад не принимал теологию христианства в том виде, в каком ее понимают сейчас. И конечно, хотя он надеялся донести свою весть до христиан, он рассчитывал сделать ее притягательной и для иудеев.

Из всех причин полагать, что арабский бог Аллах всегда был иудео-христианским Богом, вывезенным из Сирии, наиболее действенна фонетическая. Слово, которым сирийские христиане называли Бога, в зависимости от контекста звучало как либо «аллаха», либо «аллах»²⁹. Насколько велика вероятность, что сирийцы и арабы верили в двух разных богов, носящих, по сути дела, одно и то же имя и являющихся творцами? В такое было бы трудно поверить, даже если бы Аравийский полуостров и Сирию разделял океан, а поскольку они – соседи и торговые партнеры, поверить в это еще труднее.

Разумеется, ученые, придерживающиеся сценария независимой эволюции, нашли объяснение фонетическому сходству имен арабского бога Аллаха и христианского Бога сирийцев. В арабском языке общее слово для любого божества – «илах», а выражение «этот бог» – «аль-илах». Ввиду стяжения гласных, как утверждают они, это выражение сократилось до «аллах»³⁰. Если все так и было, тогда сходство арабского «аллах» и сирийского «аллаха» имеет объяснение, которое не подразумевает прямого переноса из сирийского в арабский. В конце концов, и сирийский, и арабский языки, подобно древнееврейскому, относятся к семитской группе. Если бы мы могли точно проследить историю сирийского слова «аллаха» на тысячелетие назад и поступить точно так же с арабским словом «илах», две этих ветви вполне могли сойтись где-нибудь на стволе генеалогического древа семитских языков. А именно – вблизи слова, которое достаточно сходно по значению и звучанию с «илах» и «аллаха», чтобы предположить их близкородственную связь: слова Элохим, «Бог» на древнееврейском (а также общего обозначения богов). Таким образом, фонетическое сходство сирийского слова «Бог» и арабского слова «бог» может быть свидетельством наличия общего далекого предка, а не означать, что первое из них породило второе.

Проблему в этом сценарии представляет следующий шаг: предположение, что имя «Аллах» возникло как сокращение «этот бог» (аль-илах) и относилось к богу, который был доисламским и до-иудео-христианским, иными словами, к богу политеистов. Насколько вероятно то, что арабы обращались бы к конкретному богу просто «этот бог», прежде чем уверовали, что он действительно «тот самый бог», прежде чем смирились с мыслью о существовании одного-единственного бога? Наиболее правдоподобной выглядит самая прямая лингвистическая последовательность: арабский «Аллах» произошел от сирийского «аллаха», а «аллаха», в свою очередь, состоит в близком родстве с «Элохим». Имена меняются, пусть и незначительно, Бог остается тем же самым³¹.

Фонетические следы Бога

Еще одним семитским языком был арамейский, на котором говорил Иисус, – предок сирийского языка времен Мухаммада. Все вместе эти четыре языка – древнееврейский, арамейский, сирийский и арабский – оставили важные следы в эволюции Бога. Древнееврейский Элохим к середине I тысячелетия до н. э. стал означать единственного Бога, который для израильтян был повелителем спасения народа. Этот Бог под арамейским названием «элаха» был богом, который, как подчеркивал Иисус (или, по крайней мере, его последователи), способен обеспечить спасение отдельно взятым людям и судить души в конце времен. К появлению на сцене Мухаммада некоторые христиане уже успели приукрасить спасение, сделать его более притягательным, живописуя рай и ад; сирийское имя Бога, аллаха, или аллах, вероятно, олицетворяло эту живописность для сирийских верующих³².

В таком случае эти коннотации могли быть перенесены на арабское имя Бога, Аллах. Так или иначе, коннотации слова были таковыми после Мухаммада, плотью облекся иудео-христианский Бог, которого язычники из Мекки прежде принимали лишь схематически. Как объяснил арабам Мухаммад, Аллах – не тот бог, которого можно мимоходом признать в угоду торговой дипломатии. Если веришь в него, то веришь в вездесущего и всеведущего бога, сурового, но справедливого, который в конце концов осудит каждого по заслугам. В конце времен, говорил Мухаммад, «познает душа, что она принесла»³³.

Учение, которое Мухаммад проповедовал арабам, было естественным продолжением экономической логики тех времен: Мекка признала Сирию жизненно важным торговым партнером и, в соответствии с прагматичным политеистическим обычаем, приняла сирийского Бога. Мухаммад просто обратил внимание жителей Мекки на некоторые особые свойства этого бога – например, отвращение к сосуществованию с другими богами.

Но каким бы логичным продуктом экономики Мекки ни была весть Мухаммада, она грозила крушением этой экономики. Кааба была святыней регионального значения, притягивавшей приверженцев разных богов. (По некоторым свидетельствам, ее окружали 360 идолов.³⁴) Это было полезно для торговли, особенно в период ежегодного паломничества, когда конфликты были запрещены и торговля процветала³⁵.

Таким образом, Кааба являлась ключом к региональной сплоченности народов Аравийского полуострова, а Мекка получала прибыль, владея этим ключом. А Мухаммад заявлял, что всю эту сложившуюся систему следует разрушить, начиная с идолов Каабы, притягательность которых помогла превратить город в торговый центр регионального уровня.

Поэтому, несмотря на то что Бог Мухаммада не обрушивал свой гнев на богатых, скорее всего, правящий класс Мекки не обрадовался, услышав весть Мухаммада. Миссия пророка, как и ее сущность, монотеизм, была неизбежна, но вызвала стойкое сопротивление.

Метания Корана между терпимостью и воинственностью отражают меняющуюся стратегию действий в отношении этого сопротивления. Возможно, кому-то такой взгляд на Священное Писание покажется слишком примитивным, но в каком-то смысле его разделяют сами исламские богословы; исламская интеллектуальная традиция давно признала корреляцию между содержанием Корана и его контекстом. В данном смысле этот вопрос соответствует исламской вере.

Но есть и различия. Мусульмане считают, что Бог предназначал отдельные стихи Корана для различных обстоятельств, с которыми сталкивался Мухаммад. В отличие от мусульман, я полагаю, что приспосабливал стихи сам Мухаммад, пусть даже зачастую подсознательно, даже веря, что это делает Бог. Поэтому когда я называю Коран стратегическим руководством, тон которого меняется, отражая изменения в стратегическом контексте, я имею в виду не Бога, а Мухаммада как стратега и автора Корана. Как мы увидим в следующей главе, лишь немногие книги запечатлели неприятие, вызванное их авторами, с такой мучительной откровенностью, как Коран.

Глава 15

Мекка

Судный день (с. 361) Сатанинские аяты (с. 367)

У Мухаммада много общего с Моисеем. Обоих возмущала несправедливость: Моисея – обращение египтян с евреями, Мухаммада – отношение богатых арабов к бедным. Оба в знак протеста возвысили голос. Оба столкнулись с сопротивлением властей. Оба решили сменить место пребывания. Просуществовав десять лет отверженным уличным пророком в Мекке, Мухаммад перебрался в соседний город Медина, в землю обетованную, где и началось процветание ислама.

Еще до своего исхода Мухаммад воспринимал параллели между собственной жизнью и жизнью Моисея как библейское подтверждение его миссии. «Дошел ли до тебя рассказ о Мусе (Моисее)?» – спрашивал он слушателей в Мекке. Он часто рассказывал эту историю, в которой евреи, последователи Моисея, преуспели, в отличие от сомневающихся в нем египтян, особенно в попытках перейти Чермное море. Чтобы никто из жителей Мекки не упустил суть вопроса, Мухаммад добавлял: «Воистину, в этом было назидание для тех, кто богобоязнен»¹.

Кроме того, Мухаммад, по-видимому, замечал параллели между самим собой и Иисусом. В Коране молодой Иисус у него говорит: «Я – раб Аллаха/Бога. Он даровал мне Писание и сделал меня пророком»². Но параллели между этими двумя выходят за рамки их миссий, затрагивают политические обстоятельства и прием, которого оба удостоились. Упомянутый в евангелиях враждебный прием Иисуса в Назарете – «никакой пророк не принимается в своем отечестве» – применим и к годам, проведенным Мухаммадом в Мекке.

Не стоит удивляться тому, что на этой параллели Мухаммад не делал акцента. Прежде всего, он, видимо, не имел доступа к евангелиям в письменном виде. (Согласно мусульманской традиции, он был неграмотным, во всяком случае, его версия истории Иисуса примечательна отступлениями от библейской.) Кроме того, тема отверженного Иисуса, как мы уже видели, в евангелиях замалчивается, и со временем все активнее; к моменту написания Евангелия от Иоанна, более чем через полвека после казни на кресте и за столетия до откровений Мухаммада, Иисус поражает толпы народа, воскрешая мертвых.