И меня поцеловали. Не знаю, как я сдержалась и не расплакалась. А потом Эд вышел, плотно прикрыв за собой дверь, а я… Заревела. Села на пол, закрыв лицо руками, и повыла секунд тридцать. На большее времени не было. У меня впереди имелся Иристан и папандр, — и если по поводу планеты ничего личного, то папик… Он еще сильно пожалеет! Очень сильно!
Утерев слезы, встала с пола, сжала кулаки и решила, что начнем мы даже не с одежды, ее я вообще возьму ограниченное количество, а вот наши «лагерные штучки» мне пригодятся, как и результаты лабораторных и разработки нашей с Микой вредительской деятельности. Через три минуты были готовы как сумка диверсанта, так и мой походный рюкзак и появилась проблема — как бы все это провезти незамеченным? Пришлось доставать чемоданы, грузить в них одежду, маскируя собственно сумку и рюкзак. Хватала я все из шкафов и швыряла не глядя — времени было в обрез. Зато успела прикрыть «сюрпризы» к тому моменту, как дверь открылась и вошел папандр.
Схватила первую попавшуюся туфельку на пятнадцатисантиметровой шпильке, поливая слезами, уложила в чемодан.
— Женщины Иристана носят иную одежду, — соизволил снизойти до беседы отче.
Взвыла, утирая гипотетические слезы и сопли.
Мужики Иристана слез не выносят! Когда папик ушел, я, коварно хихикая, подумала, что мужики везде одинаковые. Тем лучше — буду доводить их, используя классику диверсионной деятельности. Он еще пожалеет! Он еще очень сильно пожалеет, что ударил мою маму! Свои слезы я могу простить, но я никому не прощу слез мамочки. Никому и никогда.
Переодеваться не стала — меня тренировочный костюм вполне устраивал. Папандр долго и выразительно смотрел на мои мешковатые штаны и обтягивающую майку, едва я вышла из комнаты, я так же молча и выразительно посмотрела на него. Между прочим, его полурасстегнутая рубашка и черные брюки — тоже не эталон моды на Гаэре. Мама, в длинном закрытом платье, с воротником под шею и юбкой в пол, стояла бледная и едва сдерживала слезы, остальные воины молча ждали итогов нашего противостояния. Итог вышел следующий:
— Дочь переоденется.
— Отец заткнется. — Злая я, да.
Папандр отреагировал насмешливо вздернутой бровью, я широко улыбнулась в ответ.
— Дочь, — начал отче.
— Отец, — в тон ответила я.
Противостояние нарастало. И вот понять бы тебе, морда двухметровая, что не выйдет ничего хорошего из твоей затеи, так нет, стабилизатор глюченный, решил доказать, кто здесь главный.
— Кнут? — насмешливо вопросил иристанец, который мне почему-то отец.
— Курсанты боли не боятся, — спокойно ответила я. А потом постояла, засунув руки в карманы, подумала и спросила: — Ты когда-нибудь горел заживо?
У папандра и вторая бровь поползла вверх.
— Значит — нет, — сделала вывод я. — А с поломанной ногой сутки по пустыне полз?
Зауженные глаза сузились еще сильнее.
— Слабак, значит. — Я пожала плечами. — Ну, нам всегда говорили, что качки — это тупое мясо, правда, настолько наглядный пример вижу впервые.
Вру, конечно, — у этого верзилы глаза слишком умные, но как-то очень приятно было издеваться над папандром.