Петля дорог

22
18
20
22
24
26
28
30

А потом закрыла глаза и ясно увидела — вот к опечатанным воротам ее дома подъезжает машина. Лощеный господин Семироль оглядывается, подзывает вездесущего маленького Вальку… Парнишка, сбросив теплую куртку, привычно сигает через забор. И через пять минут появляется, несет в грязном обрывке полиэтилена охапку сиреневых цветов пополам с рыжей травой, землей и палыми листьями…

Она поднесла букет к носу.

Сейчас на ее дворе пахнет именно так. Землей и осенью…

Зато ТАМ, в реальности, пахнет весной. И не прошло еще недели, как Ирена ела жареное мясо в компании господина Петера и его красноречивой сотрудницы…

— У меня раздвоение личности, — сказала она вслух. И тут же зажала себе рот рукой.

* * *

Она проснулась на рассвете. Включила лампу — дневного света было еще мало — окинула равнодушным взглядом гору подарков, сваленных на стуле и под стулом, извлекла из-под подушки свою первую книгу.

Сегодня ей снилось, что она сидит за компьютером. И неспешно набирает, пощелкивая клавишами, собственную странную историю.

И она не вскочила, как обычно, в холодном поту. Она проснулась спокойная, слегка равнодушная, отчасти умиротворенная. Сиреневые цветы в стакане пахли осенью — вчера она не решилась уморить их до смерти, бросила все-таки в воду…

Она раскрыла книгу и принялась неторопливо, методично перечитывать.

…Сперва ей показалось, что она просто не помнит собственного текста. Слишком давно все это было… Свидетелем ее первых публикаций был еще Анджей, а в день выхода дебютной книги они на время позабыли распри и отправились вместе в какой-то открытый ресторанчик, и Анджей…

Нет. Не то.

Ирена читала; текст безусловно принадлежал ей. Этот текст иногда являлся ей в самый неподходящий момент — за рулем, например, или на лекциях; помнится, ей ни разу не удалось перенести его на бумагу без потерь. Все время что-то мешало…

Ирена читала, и волосы поднимались дыбом у нее на голове.

Ее первые рассказы… ее РЕАЛЬНЫЕ первые рассказы и рядом не лежали с этим текстом — живым, упругим, многослойным, куда более НАСТОЯЩИМ, чем все ее попытки, и ученические, и более поздние…

Вот маленькая новеллка о встрече двух влюбленных. Ирена помнила, как тяжело она ей давалась, как вяло шел диалог, он и на бумаге остался таким же вялым — бесконечная болтовня двух картонных персонажей, волею автора усаженных на парковую скамейку…

Ирена помнила эту болтовню. И теперь, содрогаясь, раз за разом перечитывала все тот же рассказ, в котором диалога не было почти совсем. А была одна только эта скамейка. Старый ствол с приколоченной спинкой. Лежачее дерево с трафаретами прошлогодних листьев, похожих на отпечатки пальцев, с замысловатыми дорожками древоточцев, с ярким фантиком в щели; вместо ожидаемых слов о любви пришло ощущение, яркое, как этот фантик. Юные Иренины персонажи молчали — и она почти с ужасом узнала в них своих однокурсников, влюбленную парочку, когда-то вдохновившую ее на этот рассказ, но потом потерявшуюся за ненадобностью, за банальностью фраз…

А теперь она вспомнила их. И увидела — молча сидящих на скамейке-стволе, глядящих в разные стороны.

Она заплакала. Потом перестала, жестко вытерла слезы, закусила губу:

— Это бред… Это МОДЕЛЬ!

Вероятно, Анджей был высокого мнения о ее литературном даре.