Их позвали ужинать, и Роман почти силой потащил Ляльку на кухню. Ее тонкие пальчики в его руке были до того ледяными, что ему очень хотелось их растереть или на них подышать, чтобы они наконец стали напоминать руки живого человека. И это было так же неуместно, как его желание вцепиться в руку Волкова в машине.
Сергей ушел ставить Димке капельницу, и Ромка вновь остался с Лялькой наедине. Только теперь в нем не было раздражения. Были страх и отчаянное желание выдернуть ее из этой апатии.
Когда Лялька неожиданно вскочила и бросилась что-то писать в блокноте, Роман сперва даже обрадовался тому, что она хоть немножко оживилась и перестала быть похожей на девочку из какого-нибудь японского ужастика. Но когда он прочитал: «Я не могу говорить» — и увидел ее взгляд, его сердце ухнуло в пятки. Где эти дурацкие психологи с их дурацкими советами, когда они так нужны? Изо всех сил стараясь побороть дрожь в голосе, Роман предложил позвонить Лялькиному психологу, потому что он понятия не имел, что делать с девочками, у которых случился подобный срыв. Пока Лялька, ощетинившись сведенными лопатками, писала, что психолог ничего не понимает, Роман почему-то думал о Юле — красивой, смешливой, свободной и легкой в общении, чей срыв он благополучно пропустил, хотя тот произошел прямо у него под носом.
Хотелось куда-нибудь побежать и что-нибудь сделать, чтобы все исправить. Но у него не было машины времени. Он не мог вернуться на три с лишним года назад и попросить родителей Волковых не лететь в Инсбрук. Он не мог вернуться на пару месяцев назад и сделать так, чтобы Юла не попала в клинику неврозов. Не мог вернуться даже на несколько часов назад и попросить Димку не пить или не есть что-то, что вызвало такую реакцию. Он… ничего не мог.
Наверное, в другой раз он оставил бы свои псевдопсихологические изыскания при себе. Но стоять в тишине напротив до смерти испуганной Ляльки было невыносимо. Надеяться на то, что она вдруг поймет, что просто не хочет разговаривать по какой-то причине и что все наладится, было глупо. Зато неожиданно сработало то, что Роман проболтался про Димкины панические атаки. Вот только Лялька заговорила не потому, что вдруг захотела, а потому, что он, идиот такой, ее в очередной раз испугал.
Единственным желанием Романа было постучаться головой о стену, но Лялька смотрела так, что он чувствовал себя обязанным все исправить. Как угодно. И он ее обнял, отрешенно думая о том, что, наверное, делает все только хуже. А потом Лялька вдруг сказала:
— Останься сегодня у нас. Я могу сама позвонить Рябининой и объяснить, что случилось.
От мысли о Маше в груди заныло. Роман понятия не имел, как будет это все разруливать, но, когда она прошептала: «Останешься?» — он кивнул. На самом деле у него не было ни единого шанса отказать.
Маше он написал сообщение, пока Лялька ходила проведать Димку: «Я переночую у Волковых. Чуть позже позвоню. Люблю тебя».
Ответила она через несколько секунд:
«Лучше».
Роман писал это и чувствовал себя паршиво, потому что обманывал Машу, скрывая от нее истинную причину своего решения. Но странным образом одновременно с этим он понимал, что поступает правильно. Вот такой парадокс. Интересно, что на этот счет сказал бы его лондонский психолог?
Лялька весь вечер сидела рядом, держала его за руку и даже уснула, устроив голову на его плече. И все это время чувство вины перед Машей боролось в нем с чувством ответственности перед Лялькой.
Когда Лялька уснула, Роман отнес ее в комнату. В коридоре он наткнулся на Сергея, шедшего в очередной раз проведать Димку. Сергей молча открыл Роману дверь Лялькиной комнаты, молча достал из шкафа плед и сам укрыл племянницу, а потом хлопнул Романа по плечу и подтолкнул его к выходу, будто допускал мысль, что Роман тут останется.
— Тамара Михайловна приготовила гостевую, а я там Димкины шорты и футболку на кровать положил, — сказал Сергей, стоило им выйти в коридор.
Роман неловко кивнул. Сейчас, когда Лялька уснула, можно было бы поехать домой. Сергей, словно прочитав его мысли, уточнил:
— Или ты домой?
— Я обещал остаться, — пожал плечами Роман.
— Обещания надо выполнять, — нейтральным тоном произнес Сергей и добавил: — Чай будешь?
— Можно, — снова пожал плечами Роман.