Ева открыла глаза. Абстрактные, расплывчатые пятна, плывшие перед ее взором, постепенно начали собираться в нечто ясное, очевидное и вполне определенное. Разрозненные смазанные звуки сделались громкими, привычными и понятными. Над ней склонилось встревоженное, озабоченное лицо.
– Гарри?
Ева села и, несмотря на звон в ушах и головокружение, осмотрелась. Увидела вокруг себя слабо освещенные каменные стены бункера, обшитые рифленым железом, услышала унылый и непрестанный стук капель по крыше. Все вокруг выглядело серым, будто вылинявшим. Или, может, просто на душе у нее было настолько скверно.
Она разглядела детей и Джин, сгрудившихся поодаль. Все они выглядели перепуганными насмерть, и, судя по тому, как прижималась к ребятишкам немолодая директриса, еще не очень было понятно, кто у них там кого утешает.
Ева потерла лоб. Болело ужасно.
– Как долго я?..
– Пару часов, – сказал Гарри.
Ева вновь огляделась, быстро и настойчиво, игнорируя боль в голове.
– А где Эдвард?
Гарри держал что-то в кулаке. Разомкнув пальцы, он показал Еве предмет, лежавший на ладони. Очки Эдварда – изломанные, искореженные, с разбитыми стеклами.
Ева замотала головой. Череп взорвало изнутри новой вспышкой боли – но ей было уже все равно.
– Нет… о господи, нет, нет, нет!
– Он побежал. Я бросился за ним. Он упал прямо в пиротехническую корзину, и я, – голос Гарри задрожал и прервался, – я не успел добраться до него прежде, чем она… я пытался. Прости меня, мне жаль, мне так жаль!
Ева не знала, что сказать, что сделать – в душе поднимались горе и гнев, боровшиеся друг с другом, но равно искавшие выхода. Лицо ее исказила гримаса, руки сжались в кулаки. Она искала, на ком сорваться – и нашла.
– Это вы его отпустили, – обернулась она к Джин.
Та уставилась на нее, изумленно приоткрыв рот:
– Нет, я…
– Это ваша вина! – Ева грозно ткнула в нее пальцем.
Голова Джин поникла, она заплакала:
– Мне жаль, мне так жаль!