Алмаз раджи

– Конечно, я очень хочу, чтобы он был принят в нашем доме как родной, – говорил он, – но только, пожалуйста, милая, не лезь к нему с этими никчемными лобзаниями. Это совершенно некстати! Держи пока язык за зубами да присматривайся, как я с ним обращаюсь!

Анастази в точности исполнила совет мужа. И что же? На протяжении вечера он сам трижды обнял мальчика и вместе с тем так путал его, сбивая с толку ни с чем не сообразными вопросами и замечаниями, что у того в конце концов пропал аппетит. Однако Анастази и не подумала воспользоваться этими наблюдениями и отомстить мужу: дескать, сам хорош, нечего сказать! Наоборот, она всячески старалась заглаживать его неловкости, чтобы они не произвели тягостного впечатления на ребенка, а когда Депрэ перед сном вышел в сад подышать свежим воздухом, она подошла к Жану-Мари и взяла его за руку.

– Тебя не должно ни пугать, ни смущать несколько странное поведение и речи моего мужа. В сущности, он добрейший человек на свете и такой умный, что иной раз его трудно понять. Ты скоро привыкнешь к этому и полюбишь его, как любят все, кто его знает… Потому что его невозможно не любить! А обо мне ты вообще не беспокойся. Я не буду надоедать тебе и постараюсь, чтобы тебе жилось у нас хорошо. Надеюсь, мы станем добрыми друзьями. Ученостью я не могу похвастать, но сердце у меня доброе. Ну, поцелуй же меня!

Мальчик вдруг потянулся к ней, Анастази приняла его в свои объятия… и совершенно неожиданно залилась слезами. Расчувствовавшись, она уже с материнской любовью смотрела на приемного сына, нежно прижимая его к груди. Эту сцену и застал доктор.

Жена опять поступила не так, как следовало бы! Депрэ уже произнес было грозным голосом: «Анастази!..» – но она взглянула на него с улыбкой, и, подняв палец, остановила мужа.

Доктор прикусил язык и, приоткрыв рот от удивления, стал следить за тем, как Анастази уводит мальчугана в его комнатку в мезонине.

4. Воспитание философа

Жизнь семьи вошла в колею и потекла по-прежнему гладко и безмятежно. Утром Жан-Мари чистил лошадь и экипаж, помогал по дому, ходил с доктором гулять, а вечером Депрэ занимался с ним естественными науками, латынью и греческим. Мальчик оказался тихого и спокойного нрава, держался скромно, делал все, что от него требовали, но учение шло туго.

Жизнь доктора Депрэ была строго расписана. С утра и до полудня он трудился над фундаментальным сочинением «Фармакопея, или Исторический словарь всех медикаментов», пока излагая свои мысли и замечания на клочках бумаги. Предполагалось, что в законченном виде этот труд составит несколько томов большого формата и будет заключать в себе не только полный исторический обзор предмета, но и полезные практические указания. Однако доктор, художник в душе, предпочитал любопытный анекдот сухой научной истине. Если бы можно было, он, пожалуй, написал бы свою «Фармакопею» в легких стихах.

Статья, озаглавленная «Мумии», была уже закончена, но тут доктор несколько забежал вперед, так как сам лексикон еще не продвинулся дальше буквы «А». Зато эта статья изобиловала весьма живыми деталями, была написана сочно, красочно, вполне литературно, содержала точные научные сведения, но современный врач не нашел бы в ней ни единого практического совета. Анастази, женщина здравая во всех отношениях, сразу же это подметила и откровенно высказала мужу свое мнение.

По мере того как книга черепашьим шагом продвигалась вперед, доктор прочитывал жене вслух все написанное. Постоянно дремавшая под убаюкивающий рокот его чтения, Анастази, оказывается, не все пропускала мимо ушей, и высказанное ею мнение относительно «Мумий» сильно огорчило доктора.

После обеда, выждав, когда завершится процесс пищеварения, доктор отправлялся на прогулку, иногда в одиночестве, а иногда прихватывая с собой Жана-Мари. Со своей стороны, мадам Депрэ предпочла бы какой угодно труд, лишь бы не выходить из дома.

Как мы уже говорили, она была женщина деятельная, постоянно хлопотала в кухне, заботилась о материальных благах – и своих, и мужа, а как только хлопотам приходил конец, брала в руки какой-нибудь роман – и моментально над ним засыпала. Особенно возиться с мальчиком ей не приходилось, взаимная симпатия, установившаяся между ними с первого же вечера, была прочной и не ослабевала. Говорили они между собой, главным образом, на хозяйственные темы, а пару раз в месяц, нарядившись в праздничное платье, вместе ездили в Фонтенбло, откуда возвращались с покупками. Отношения между ними были самые дружеские и искренние.

Думаю, впрочем, что в глубине души Анастази немножко презирала и в то же время жалела мальчика. Достоинства, которыми природа наделила Жана-Мари, были не в ее вкусе. Другое дело, если бы он имел хорошие манеры и готов был по первому ее требованию мчаться куда угодно, если бы он был веселый, болтливый шутник. О, тогда бы она и в самом деле полюбила его как сына.

Никто не в состоянии был разуверить Анастази, что Жан-Мари туповат от рождения. «Бедняжка, какой он глупенький!» – обмолвилась она однажды при докторе – и чуть язык не проглотила. Тот просто взбеленился и долго неистовствовал, осыпая жену самыми нелестными эпитетами: дескать, она сама глупа как пробка и такая уж, мол, у него горькая судьба, что ему пришлось жениться на ослице. И это бы еще ничего, но он так размахивал руками над столом, что, казалось, еще миг, и китайский сервиз разлетится вдребезги, чего особенно опасалась Анастази.

Разумеется, вторично она не осмелилась бы высказать вслух такое мнение, но в душе оставалась при нем, и когда, бывало, мальчик часами сидел над книгами, не зная, как справиться с уроками, Анастази, воспользовавшись отсутствием мужа, подходила к Жану-Мари, прижималась щекой к его щеке и всячески старалась выразить ему сочувствие.

– Не горюй, – убеждала она его, – посмотри на меня: я ведь тоже не умна, а живется мне недурно. Для жизни особого ума не требуется…

Доктор смотрел на этот вопрос иначе: теперь у него была постоянная аудитория, тем более ценная, что Жан-Мари слушал его далеко не с таким равнодушием, как Анастази, и порой подзадоривал Депрэ совершенно уместными и даже глубокими замечаниями. Доктор особенно дорожил своими лекциями во время прогулок, к которым и мальчик питал пристрастие: он внимательно вслушивался в речи своего наставника, и они оставляли в его уме глубокий след. Подобные беседы происходили часто, и доктор не переставал твердить своему ученику, что здоровье и воздержание – главные условия человеческого счастья. Это была его любимая тема.

– Вся моя система, вся моя проповедь, – говорил он, – все мое учение в конце концов сводится к одному: избегайте излишеств. Здоровая, воздержанная, благословенная природа ненавидит всякого рода злоупотребления. Чистый воздух и смолистый аромат соснового леса полезны для здоровья. Чистое, неразбавленное, натуральное вино и работа чистого, не исковерканного ложной мудростью ума – вот наилучшие, наирадикальнейшие средства для восстановления и поддержания здоровья, для укрепления и утешения духа!..

Проходило несколько минут, и доктор снова возвращался к той же теме: