— Нет, — ответил Мельник.
— Нет? — переспросил Соколов, картинно поднимая бровь.
— Нет.
— И это ваш ответ? Просто — «нет»?
— Да.
Улыбка сошла с лица Соколова. Трость опустилась и уперлась в пол. Обе руки легли на набалдашник.
— Выходи, — сказал Соколов, — и сдавайся полиции. Сколько ты будешь здесь сидеть? Тут, конечно, есть еда и хорошая компания, но это не жизнь…
— А какое тебе дело? Ты — герой, я — преступник. Зрители меня ненавидят, а тебя обожают. Оставь же меня в покое!
— А ты? Оставишь ли ты в покое меня — вот в чем вопрос. Или ты хочешь сказать, что не попытаешься меня достать?
— Конечно, попытаюсь. Так же, как и ты меня.
— Это значит — ни дня покоя, вечное напряжение, вечный страх.
— Я и из тюрьмы попытаюсь достать тебя. Не понимаю, в чем тут разница.
— Они не оставят тебе сил, высосут до последней капли. И некому будет тебе помочь с восстановлением — в тюрьму твой гарем не пустят, — Соколов бросил цепкий взгляд на женщин. Они выпрямились и поджали губы, будто готовясь защищаться, и только ундина быстро захлопала глазами, стараясь не заплакать.
Мельник молчал.
— Это значит «нет»? — Соколов хмурился. Ситуация раздражала его все больше и больше.
Мельник молчал.
— Ну хорошо, — Соколов сдерживался, но в голосе его все равно проскальзывали истеричные нотки. — И все-таки ты выйдешь.
— Не вижу причины.
— Как и причины убить меня?
— Как и причины убить тебя сейчас. Если я сделаю это, то останусь в глазах людей преступником. Они подумают, что я отомстил доносчику.