Дело №346

Вальяжно развалившись на стуле и предусмотрительно спрятав подрагивающие руки в карманах белого халата, Егор Иванович дерзко сказал: «В чем проблема, Дима?» – отмечая, как поморщилось лицо шефа от такой фамильярности. – Нужно быть терпимее к окружающим. У каждого есть свои маленькие слабости. Я пью, ты хочешь трахнуть мою жену. Все мы не ангелы». Тут Егор Иванович нагло улыбнулся и подмигнул шефу, желая показать, что не только не считает его своим благодетелем, но и отлично понимает причину такой придирчивости. Он рассчитывал, что шеф обалдеет от такой откровенности, захлопает глазами: «Да ты что, Егор! Откуда такие мысли? Столько лет прошло… Я уже не помню, как она выглядит…» Егор Иванович любил смущать собеседников, ловить на лицах растерянность, смятение… Водилась за ним такая слабость.

Напрасно он так сказал. И подмигнул тоже зря.

Шеф действительно сперва обомлел, а потом произошло то, чего никогда прежде не бывало: резко перегнувшись через стол, он схватил Тучкова за отвороты халата, приподнял над стулом и хорошенько тряхнул, так что медицинская шапочка на голове Егора Ивановича съехала на затылок. Дмитрий Николаевич приблизил к нему свое перекошенное от злости лицо, и Тучков окунулся в ароматное облачко одеколона, которым шеф пользовался каждое утро после бритья.

– Завязывай с пьянкой или пиши заявление об уходе, говнюк! – Заметив, что Тучков сжался и даже зажмурил глаза от страха, Дмитрий Николаевич брезгливо швырнул его обратно на стул.

Не ожидавший такой реакции Егор Иванович струсил, начал бормотать что-то про недоброжелателей, про наговоры, но шеф не стал его слушать.

– Первое и последнее предупреждение тебе. – жестко сказал он и не глядя на Тучкова, небрежным жестом велел ему убираться.

Егор Иванович вышел из кабинета, втянув голову в плечи, и аккуратно прикрыл за собой дверь.

«Сорвался, сволочь, показал свое истиное лицо. Стоило упомянуть стерву, и – пожалуйста! Двадцать лет прошло, а он так и не простил. – Не смотря на пережитое минуту назад унижение, Егор Иванович усмехнулся, потому что шеф тосковал по его жене, а это все равно, что скучать по геморрою. «И ведь уволит. И рука не дрогнет. Кретин! – подумал Тучков, с запоздалым достоинством расправляя плечи и возвращая шапочку в первоначальное положение. – Лучше сказал бы мне спасибо, за то что я встал тогда на пути вашего счастья, а то был бы сейчас на моем месте, озлобленный и пьющий. За пару лет стерва сделала бы из тебя человека.» Так подумал Егор Иванович, но впредь решил «воздерживаться» – терять работу не хотелось. К тому же во рту стоял горький привкус желчи и сильно ныло в боку. «Нужно притормозить, взять себя в руки… Больше ни капли. – пообещал себе Егор Иванович и направился в свой кабинет, где его давно ожидал пациент.

Это было в среду, а в пятницу Тучков пил прямо на рабочем месте, наплевав на шефа, на жену, даже на собственную печень. Ему было страшно.

Через приоткрытую дверь своего кабинета, он слышал как в холле администратор Кристина, длинноногая, грудастая блондинка, громко говорила по телефону какому-то Вазгену, что она свободная женщина, – он ее не купил пока что, да, вот так вот! она будет улыбаться кому захочет и когда захочет, точка! – и ее противный голос, обычно доводивший Тучкова до белого каления, сегодня действовал на него успокаивающе. Пока она здесь, с ним ничего не сделают. Не посмеют при свидетелях. Главное, не подходить к ней слишком близко, не затевать разговоров и не пропустить момент, когда телефонный конфликт иссякнет, потому что как только это случится, она подхватит сумку и побежит в бар, кафе, ресторан, или куда там придумает ее хахаль, – мириться, а для Егора Ивановича рухнет последняя надежда на спасение, ведь, не считая самого Тучкова, сегодня в клинике, кроме нее, не было ни души. Правда, внизу, у входа сидела гардеробщица, но она была старая и бестолковая, и Егор Иванович на нее не рассчитывал, к тому же, сидя на первом этаже, она могла не услышать, как на втором из него аккуратно сделают труп.

Он выставил на кондиционере минимальную температуру, и маленькая белая комната со стоматологической установкой в центре, сразу наполнилась холодом. «Как в морге, – подумал Тучков и быстро передернул плечами, отгоняя не кстати пришедшую мысль.

Тучков подошел к столику для инструментария, откинул стерильную салфетку и стал перебирать инструменты, остановился на штыкообразном зонде – тонкой железке с острым прямым наконечником. Егор Иванович зажал зонд в правой руке, подумал: «В глазное яблоко или в сонную артерию? В глаз – попаду наверняка. Сразу шок, обильное кровотечение… Только нужно ударить резко, неожиданно» – и сделал несколько энергичных замахов. Получилось не очень эффектно: из-за резких движений Егор Иванович покачнулся и вынужден был ухватиться за край столика, а главное, не смотря на крепкое сжатие, зонд выскользнул из потной ладони и звякнул о серую плитку пола. Егор Иванович уставился на эту бесполезную железку на полу, а потом, повалившись на стул, сказал себе, что все это ужасно глупо. Не сможет он никого ударить, а тем более убить, а даже если и сможет, движимый страхом и чувством самосохранения, это все равно ничего не даст. Нечего размахивать руками и изображать из себя супермена, нужно подумать головой. Он потянулся за стаканчиком, сделал большой глоток и стал обдумывать свое положение.

Как всякий, попавший в тяжелую ситуацию человек, Егор Иванович – в который раз за сегодняшний день! – задался вопросом: почему, ну почему именно он? Вокруг столько негодяев, жулья и какого! пробы ставить некуда, а прицепились именно к нему. Что он кому сделал плохого? На секунду страх вытеснила жалость к себе, Егор Иванович горестно вздохнул и глотнул коньячку.

Потом он подумал: что произойдет, если не делать ничего? Не сопротивляться, не доискиваться причин, а постараться расслабиться и с некоторой долей иронии – насколько это возможно в его положении – понаблюдать за всем со стороны. Абстрагироваться. Так он поступал всегда в сложных ситуациях, и это всегда шло ему на пользу. Двадцать лет назад он сделал исключение, повел себя как настырный баран и до сих пор сожалеет об этом. Так зачем наступать на те же грабли, сопротивляться, упорствовать? Почему не отсидеться здесь, в клинике, спокойно попивая коньячок, думая о чем-нибудь приятном, предоставив событиям идти своим чередом? Затаиться, сделаться тихим, незаметным, как мышь. В конце концов, кто знает, может, к нему потеряют интерес и оставят его в покое, и тогда, почувствовав, что ему ничего не угрожает, он спокойно пойдет домой. По пути он будет улыбаться каждому встречному, он будет дружелюбным как никогда и, может быть, на радостях – почему бы и нет? – купит цветы для жены. Егор Иванович улыбнулся, представив, какое глупое будет у нее лицо, когда он протянет ей букет и как она весь вечер будет гадать, какое завуалированное оскорбление скрыто в этом неожиданном подарке. Конечно, сейчас он на нервах, и расслабиться будет нелегко. Но у него получится. У него уже получается. Постепенно он расслабится настолько, что когда администраторша умчится на встречу со своим ревнивцем и бросит его здесь одного, он и бровью не поведет.

Не поведет и бровью.

А потом произойдет вот что: минут через сорок после ее ухода, на второй этаж устало поднимется гардеробщица, слегка удивленная тем, что он долго не спускается, робко просунет в дверь голову и, полагая, что он задумался о чем-то или задремал, тихонько позовет его по имени, напомнит, что пора закрываться. Он устремится ей навстречу, но она его не увидит, а испуганно уставится на что-то у него за спиной, вздрогнет, а потом истошно завопит, и проследив за ее взглядом он обернется и упрется глазами в то, что приведет ее в такой ужас: сидящее на стуле собственное мертвое тело в белом халате и зажатым в руке стаканчиком. И пока он будет разглядывать самого себя откуда-то со стороны и немного сверху – он уже испытал сегодня это странное ощущение и ни за что не хотел пройти через это снова! – старуха, не переставая голосить, бросится в холл, к телефону… Вот что произойдет, если сидеть здесь расслабившись и ничего не предпринимать.

Что будет с его телом, он примерно представлял, а о том, что станет с ним самим даже думать не хотел.

И потом он все равно не сможет, когда уйдет Кристина, сидеть здесь один, среди пустых кабинетов-ловушек, а тем более иронизировать по этому поводу. У него просто не хватит духу. Даже сейчас, когда она здесь, у него потеют руки от страха и бьется какая-то жилка на виске. Поэтому он сказал себе, что это, конечно, замечательная тактика – вечно отсиживаться в кустах, но сегодня она ему не поможет, и если он не хочет действительно полюбоваться, как через пару часов санитары Скорой помощи, матерясь и беззлобно переругиваясь, пытаются спустить по узкой винтовой лестнице носилки с его трупом, лучше ему все-таки напрячься и придумать что-нибудь.

Вариант с полицией он отмел сразу. Если сегодняшний день и научил его чему-то, то только тому, что нельзя совершать необдуманных поступков, даже если они кажутся вполне логичными. Сперва подумай – потом делай.

Допустим, он позвонит в полицию, что вполне логично. Вполне логично позвонить в полицию, когда тебя собираются отправить на тот свет. Но если объяснить все как есть, то в полиции его сочтут шутником или пьяным и пошлют подальше. Даже вызов не зафиксируют. Никто не поверит в такое. Он и сам бы не поверил до сегодняшнего дня. А те, кого он опасался, обозлятся за такие фокусы и покончат с ним гораздо быстрее, чем он успеет придумать другой способ защиты.