Пыль Египта,

— Нет, насколько я знаю, — ответил Мэдден. — Но когда-то они, должно быть, здесь водились: их часто рисовали на фресках в гробницах и храмах.

— Очень хорошо. Рисунки будут освежать мою память, а заодно и мозг. Вот, пожалуй, и все. Что скажешь?

— Жутковато, — сказал Мэдден. — Нужны стальные нервы, чтобы продолжать операцию под взглядом обезьяны.

— Мне пришлось адски трудно. Из какого-то глубокого болота у меня в голове выползло это непрошеное видение и предстало передо мной, выдавая мираж за действительность. Заметь, оно не было внешним. Не глаза сообщили мозгу, что на груди пациента сидит обезьянка, а мозг одурачил глаза, вынудив ее видеть — будто кто-то, кому я абсолютно доверял, предал меня… Признаться, я также подумал, что какой-то подсознательный инстинкт во мне, возможно, восстает против вивисекции. Разум говорит, что вивисекция оправдана, что таким путем мы узнаем, как отдалить смерть и облегчить боль. Но что, если мое подсознание убедило мозг в необходимости сопротивляться и он — улучив момент, когда я использовал на практике знания, почерпнутые из боли и смерти животных — создал и показал мне образ обезьянки?

Моррис внезапно поднялся на ноги.

— Не пора ли спать? — спросил он. — Когда я работал, мне хватало пяти часов сна, но сейчас, кажется, могу проспать хоть день напролет.

Молодой археолог Вильсон, коллега Мэддена по экспедиции, вернулся на следующий день, и работа вошла в свою колею. Вскоре после восхода один из ученых подавал сигнал к началу работ; затем он же или оба — за исключением времени дневного перерыва, который начинался около полудня и продолжался несколько часов — следили до заката за ходом работ. Если речь шла лишь о расчистке склона холма и уборке мягкого грунта, достаточно было присутствия только одного археолога: требовалось всего-навсего присматривать за рабочими, пока те усердно копали или шли цепочкой с наполненными землей и песком корзинами на плечах к местам сброса, уходившим от места раскопок ширящимися полуостровами истоптанной земли. Но с продвижением вдоль скальной гряды на склоне время от времени показывались гладкие прямоугольники, вырубленные рукой человека, и тогда обоим приходилось быть начеку. Расчистка обтесанной плиты, служившей дверью, всегда становилась волнующим событием: избежала ли гробница визита древних грабителей, по-прежнему ли стоит нетронутая в ожидании современных исследователей? Однако вот уже много дней подряд им попадались одни давно ограбленные склепы. Грабители обычно срывали с мумий бинты, надеясь найти скарабеев и ожерелья, и на полу таких гробниц валялись разбросанные кости. Мэдден их непременно с тщанием собирал и хоронил.

Сперва Хью Моррис старательно посещал раскопки, но день шел за днем, ничего интересного не происходило, и деятельный хирург изнывал от скуки, глядя, как рабочие часами переносят песок с одного места на другое. Постепенно он стал появляться на раскопках все реже и реже. Он побывал в Долине царей, пересек реку и осмотрел храмы Карнака, однако древности не слишком привлекали его. Иногда он уезжал верхом в пустыню или проводил время с приятелями в какой-нибудь из гостиниц Луксора. Однажды Моррис вернулся из Луксора в необычайно приподнятом настроении и рассказал, что играл в лаун-теннис с женщиной, которой полгода назад вырезал злокачественную опухоль; теперь она скакала по корту, как бойкая девчонка.

— Господи, как я хочу вернуться к работе! — воскликнул он. — Может, стоило остаться и строго-настрого приказать мозгу не пугать меня всякой чепухой?

Неделя шла за неделей. До отъезда Морриса в Англию оставалось два дня. Он надеялся сразу же приступить к работе; билеты уже были куплены, каюта заказана. Утром, когда он завтракал с Вильсоном, пришел землекоп с запиской от Мэддена. Археолог писал, что нашел, по всей видимости, нетронутую гробницу; непотревоженная входная плита была на месте. Вильсон умчался, сияя, точно мореплаватель на необитаемом острове, который увидел на горизонте долгожданный парус. Через четверть часа Моррис последовал за ним и пришел вовремя — рабочие как раз отодвигали плиту. Саркофага в гробнице не оказалось, так как роль его играли каменные стены; однако в центре, сияя лаком и яркой росписью, словно был изготовлен вчера, располагался футляр для мумии, грубо напоминавший очертаниями человеческое тело. Рядом стояли алебастровые вазы с внутренностями умершего. По углам склепа, словно колонны, поддерживающие свод, в песчанике были высечены массивные фигуры сидящих на корточках обезьян. Рабочие извлекли футляр и на сколоченных из досок носилках перенесли его во двор дома археологов в Гурне, где ученым предстояло открыть гроб и распеленать мумию.

Вечером, наскоро поев, археологи принялись за работу. На крышке футляра было изображено лицо девушки или молодой женщины. Расшифровав иероглифическую надпись, Мэдден объявил, что внутри покоится тело А-пен-ары, дочери надзирателя за стадами в имении Сенмута[36].

— Далее следуют обычные формулы, — сказал он. — Так, так… Ага, вот это тебя заинтересует, Хью — ты как-то спрашивал меня о проклятиях. А-пен-ара проклинает всякого, кто осквернит ее гробницу или потревожит ее останки. Если же такое случится, хранители ее склепа отомстят нечестивцу: он умрет бездетным, в страхе и муках; хранители вырвут глаза из его глазниц и волосы с его головы, а также оторвут большой палец его правой руки, как человек срывает стебель тростника.

Моррис рассмеялся.

— Какие милые проклятия, — сказал он. — Но кто же они, хранитель склепа этой молодой красавицы? Те четыре огромные обезьяны, вырезанные по углам?

— Без сомнения. Но мы их не побеспокоим, так завтра я с подобающими почестями похороню кости мисс А-пен-ары в траншее у подножия ее склепа. Там она будет в безопасности. Если вернуть мумию в гробницу, через несколько дней кусками ее будет торговать половина погонщиков ослов в Луксоре. «Купите руку мумии, госпожа!.. Ступня египетской царицы, всего десять пиастров, всего десять, господа!» Ну что ж, приступим к распеленанию.

Стемнело. Вильсон принес парафиновую лампу; огонек ровно, не подрагивая, горел в неподвижном воздухе. Крышка футляра отделилась легко. Внутри лежало узкое спеле-нутое тело. Труд бальзамировщиков никак нельзя было назвать искусным — кожа и плоть головы разложились, оставив только коричневые от битума кости черепа. Череп окружали космы волос; на воздухе они опали, как тесто, и рассыпались в прах. Твердые и хрупкие от времени бинты крошились, однако археологам улыбнулась удача: шею, наподобие ветхого ошейника, охватывало любопытное и редкое колье — фигурки присевших на корточки обезьян чередовались с серебряными бусинами. Нить, на которую они были нанизаны, от прикосновения распалась, и фигурки пришлось собирать по одной. На костях запястья висел браслет из сердолика с маленькими резными скарабеями. Археологи сняли украшение и перевернули тело, чтобы добраться до оставшегося фрагмента ожерелья. Сгнившие покровы соскользнули со спины, обнажив лопатки и позвоночник до самого таза. Здесь мастера поработали тщательней: кости все еще держались на остатках мышц и хрящей.

Хью Моррис внезапно вскочил.

— Боже мой, только посмотрите! — закричал он. — Один из люмбальных позвонков, вон там, у основания позвоночника, был сломан — и скреплен металлической полосой. К черту ваши древности! Я должен осмотреть кое-что куда более современное, чем все мы вместе взятые!

Он оттолкнул Джека Мэддена в сторону и уставился на чудо хирургии.

— Лампу ближе, — распорядился он, точно в операционной. — Да, позвонок был сломан пополам и вновь скреплен. Никто и никогда, насколько я знаю, не пытался провести подобную операцию, кроме меня; да и я осмелился испробовать ее только на маленькой парализованной обезьянке, которая однажды приползла ко мне в сад. Но какой-то египетский хирург, более трех тысяч лет назад, провел такую операцию на человеке, на женщине. И поглядите, поглядите! Она выжила, и сломанный позвонок образовал костистый нарост, наползающий на металлическую полосу. Это свидетельство заживления. Процесс был долгим, но непременно происходил при жизни — ткани трупа не могут заживать. После операции эта женщина прожила еще долго; вероятно, она полностью исцелилась. А моя несчастная обезьянка продержалась лишь два дня и все это время мучилась…