Сергей устало выдыхает:
— Ну сколько же можно! — и выключает телевизор. — Когда все эти разборки закончатся?
А я опять не знаю, что и ответить:
— Ну, наверное, когда их требования удовлетворят. — Я показываю рукой в сторону телевизора, имея в виду требования молодежи, вступающей в яростные схватки с полицией.
— Да? А что это за «требования» — ты знаешь? Да они их даже сформулировать не могут. Вон… сколько говорящих, столько и мнений. Два еврея — три базара. А два русских? Десять? Что это за требования «хотим, чтобы всем было хорошо»? Ну, где это видано?
И опять молчание, только через несколько минут вновь прерванное Сергеем, и то, что он мне говорит, мне одновременно и странно и неприятно:
— Тут как-то на днях… — Сергей распаковывает еще один брикет с «До-Ши-Паком», потом еще один — ко мне заходил Приятель Сартакова, знаешь ли. Никогда этого раньше не делал, и тут…
— Да? Ну и что? Заказывал гелевые ручки? Или тряпочку для протирки пистолета? — отшучиваюсь я, поначалу не восприняв эти слова всерьез, я даже думал, что, может быть, Сергей мне хочет рассказать о каком-нибудь курьезе.
— И вот он… — Сергей заливает брикеты кипятком из только что вскипевшего чайника — расспрашивал меня о тебе.
— Да? — я несколько удивлен, впрочем, все еще думаю, что ничего особо серьезного за всем этим не стоит.
— Да.
— А более конкретнее?
— Более конкретней — он спрашивал, не замечал ли я за тобой что-нибудь этакое?
— Какое?
— Ну, странности какие-нибудь.
— Например?
— Например, не разговариваешь ли ты сам с собой.
— Ясно. А что ты ему ответил?
— Я сказал ему все как есть. Сухо так, конечно, дал понять, что мне неприятно это — вроде как он-то тут причем, что мы иногда обедаем вместе?
— Ага. И что ты думаешь — зачем это ему?