В этот час в Лондоне я, вероятно, отвечал бы «шерри» на вопрос одного из ливрейных губителей английского языка «шерри или рейнвейн, сэр?», но в Кроу-Холл, всего за сорок миль от города, я преспокойно лежал в постели, укутавшись до подбородка одеялом — хотя в тот день мне так и не пришлось отведать ни супа, ни рыбы, ни закуски, ни мяса, ни пудинга, ни дичи, ни швейцарского сыра, ни фруктов, а главное вина, — и размышлял о том, что за странная штука жизнь и что за удивительные, хотя и несколько однообразные картины являет нашему взору ее калейдоскоп.
Не стоит и говорить, что я долго лежал без сна. Огонь погас, тени на ночь попрятались, а сон все не сходил на мою подушку. Но только я закрыл глаза и, забывая о реальности, отправился в безмолвную страну снов, как ощутил настойчивую потребность проснуться, хотя причина моего беспокойства была самая ничтожная.
Теперь я сообщу вам нечто удивительное.
Когда бы я ни просыпался в ту или любую другую ночь в этом доме, я чувствовал, что рядом со мной кто-то есть.
На этот счет у меня нет никакой теории. Я не могу сказать по этому поводу ничего определенного. Я лишь могу повторить, что всякий раз, когда я почему-то просыпался — а я всегда сплю крепко, — я чувствовал, что кто-то отходит от моей кровати.
Наконец, это чувство стало настолько отчетливым, что я поднялся, зажег свечу, проверил дверной засов, заглянул в шкафы и прочие места, где мог бы кто-то прятаться.
«Что за напасть, — подумал я, — это все крепкий чай и странная комната».
Можно ли поручиться, что всему виною был чай или странная комната? Вполне, тогда поставим здесь точку. Я не намерен обсуждать этот вопрос и хочу одного — продолжать мою историю уже при свете дня.
На следующее утро старая карга осведомилась, крепко ли я спал, но что-то в ее глазах говорило, что она надеется услышать отрицательный ответ.
— Великолепно, — отозвался я, и в ее взгляде промелькнуло что-то среднее между недоверием и разочарованием.
После завтрака — опять чай, опять ветчина и опять яйца — я отправился обозревать свою будущую собственность и убедился, что в своем сообщении Валентайн нисколько не сгустил краски.
Арендатора я застал за работой: он нагружал навозом телегу, а работник его держал под уздцы лошадь.
Когда я попытался втереться к нему в доверие, предложив немного выпить, он с радостью согласился и сообщил мне — приняв, очевидно, за подосланного Валентайном шпиона, — что земля совсем истощилась и брать ее в аренду нет никакого смысла. По его словам выходило, что он платит ренту лишь из уважения к мистеру Уолдруму.
— Сад, — прибавил он, — совсем одичал. Семена разлетаются по ветру, и он зарастает сорняками. — Вот если бы мистер Уолдрум включил в аренду сад, он, так и быть, поработал бы еще немного. Не собираюсь ли я в скором времени увидеться с мистером Уолдрумом? Да? Тогда, возможно, я не откажусь передать ему, что если он включит в аренду сад, то мистер Догсет очистит его от сорняков и будет разводить фрукты.
Я отвечал, что буду счастлив передать его просьбу.
— И вы расскажете ему, что земля совсем истощилась?
— Конечно, расскажу.
— И не забудете про сад и семена?
— Не забуду. Ничего не забуду. Но вам не кажется, мистер Догсет, — добавил я, — что вы могли бы заодно снять и дом?
— Нет, сэр, ни за что, — ответил мистер Догсет. Он опустил закатанные рукава рубашки, надел куртку, нахлобучил на глаза старую соломенную шляпу и, бросив на меня недоверчивый взгляд, пробормотал «всего хорошего» и повернулся на каблуках.