— «Ни с того ни с сего?» По-твоему, жизнь моего мальчика ничего не стоит? — не сдержав возмущения, вскричал я. — Вместо того, чтоб рассказать все мне, ты рассказал ему — хрупкому мальчику, ребенку, который сам еще ни в чем не может разобраться, существу с ранимым юным сердцем…
Я быстро расхаживал по комнате, тем сильнее распаляясь гневом, чем больше ощущал, что он, скорей всего, неправедный. Сердце мое исполнилось горечи против равнодушных блюстителей семейных традиций, которые бездумно ставят под удар жизнь чужих детей и чужое спокойствие, лишь бы не пустовала усадьба. Будь я предупрежден, я принял бы свои меры: уехал отсюда, услал бы Роланда подальше, словом, сделал тысячу вещей, которые теперь делать поздно. И вот я тут, а у моего ребенка воспаление мозга, и его жизнь, самое дорогое, что есть у меня на земле, висит на волоске, а выздоровление зависит от того, сумею ли я докопаться до смысла банальнейшей истории о привидении. Охваченный гневом, я мерил шагами комнату, не зная, что предпринять. Увезти Роланда, даже если бы он выдержал переезд, вовсе не означало умиротворить его растревоженный ум, а научное объяснение, вроде того, что при отражении звука возникает резонанс или что-нибудь столь же тривиальное, чем легко обезоружить людей постарше, не возымеет никакого действия на ребенка.
— Полковник, — торжественно произнес Джарвис, — она не даст мне соврать. Я ни слова не говорил молодому джентльмену, ни слова — ни я, ни конюх, ни садовник. Клянусь вам честью. Начать с того, что он вовсе не из тех ребят, что вызывают вас на разговор. Встречаются такие дети, да, встречаются, но есть и другие. Одни не отпускают вас, пока вы не выложите им все сплетни, какие есть в городе, все тайны и все небылицы, но мастер Роланд не такой, он думает только о своих книжках. Смотрит на вас приветливо, вежливо, он мальчуган славный, но не из таких. Да нам самим на руку, чтобы вы остались в Брентвуде, полковник. Я предупредил тут всех: «Ни слова мастеру Роланду, ни слова молодым леди, ни единого слова». Женщины-служанки, которым нечего делать в парке по ночам, об этом ничего не знают, ну, может, краем уха слыхали. Да и некоторым господам нравится иметь привидение, особенно сначала, пока они не повстречаются с ним сами. Если б мы рассказали все сразу, может, вам бы тоже понравилось.
В его словах было много правды, хоть от этого сознания мне не стало легче. Узнай мы с самого начала, возможно, все в семье обрадовались бы, что у нас есть «свое» привидение. Ведь это модно! Мы никогда не думаем о том, сколь опасно играть юным воображением, но восклицаем, повинуясь моде: «Привидение! Какая прелесть! Его как раз недоставало для полной красоты!» Я и сам был такой же. Конечно, я бы посмеялся над суеверием, и все же тщеславию моему польстило бы, что у меня есть «собственное» привидение. О нет, я не прошу о снисхождении. Девочки были бы в восторге, могу вообразить их разговоры, возбуждение, горящие щеки. Нет, если бы меня предупредили, ничего хорошего не получилось бы. Мы с еще большей готовностью сняли бы дом — от собственной глупости не скроешься.
— Что ж, никто никогда не полюбопытствовал, не расследовал, что стоит за все этим?
— Эх, полковник, — ответила мне жена кучера, — ну кто станет «расследовать», как вы говорите, то, во что никто не верит? Как сказал муж, это все равно, что стать посмешищем для всех в округе.
— Но вы-то сами в это верите, — возразил я, быстро повернувшись к ней. От неожиданности она подалась назад.
— Господи, полковник, как вы меня напугали! Умеете же вы напугать человека! Странные вещи бывают на этом свете, простые люди не знают, что и думать. А священник и господа смеются прямо нам в лицо. Расспрашивать про то, во что никто не верит! Ну нет, пусть лучше все будет как есть!
— Ты пойдешь со мной, Джарвис, — сказал я быстро, — и мы попробуем разведать, что к чему. Только не говори никому из слуг, и вообще никому. Я приду после обеда, и мы попробуем всерьез разобраться, что все это значит, коль скоро оно что-то значит. А уж если я услышу «его», в чем сомневаюсь, можешь быть уверен, что я этого так не оставлю, пока не доберусь до правды. Жди меня к десяти часам вечера.
— Я, полковник? — пробормотал Джарвис еле слышно. Я несколько секунд не глядел в его сторону и, когда перевел взгляд, увидел, что тучный, багроволицый кучер сам на себя не похож. — Я, полковник? — повторил он, утирая пот со лба. Лицо у него обвисло дряблыми складками, ноги плохо держали, осипший голос застревал где-то в горле, почти не доходя до губ. Потирая руки, он глядел на меня с молящей, слабоумной улыбкой. — Ради вас, полковник, я готов на все, — тут он отступил назад, — ей-богу, она не даст соврать, я говорил, что не встречал еще такого вежливого джентльмена, — тут он замолчал, продолжая потирать руки.
— И что же? — поторопил я его.
— Но, сэр! — продолжал он с той же идиотской заискивающей улыбкой. — Подумайте сами, я пеший ни на что не годный. Когда у меня лошадь между колен да поводья в руке, я, может, и не хуже других. Но пеший, полковник, нет, одна видимость. Я же в кавалерии служил, — продолжал он с хриплым смешком, — понимаете, всю жизнь при лошади. Идти на такое, да еще пехотурой!
— Я же иду, — язвительно прервал его я, — отчего ты не можешь?
— Ну, что вы сравниваете, полковник! Вы совсем другое дело! Во-первых, вы пёхом все тут исходили и вам нипочем, а я как пройдусь малость, уматываюсь хуже нет, лучше б сто миль правил. А потом, вы джентльмен и делаете, что хотите, и вы не такой старый, как я. Потом, это же для вашей родной кровинки…
— Он верит в них, полковник, а вы нет, — вмешалась женщина.
— Так, может, ты со мной пойдешь? — спросил я, обернувшись к ней.
Она отпрянула, от неожиданности опрокинув стул.
— Я? — выкрикнула она, заходясь истерическим смехом. — Мне-то что, я пойду, а вот что люди скажут, когда узнают, что полковник Мортимер ходит с глупой старухой, которая таскается, за ним по пятам?
Нарисованная ею картина заставила и меня рассмеяться, хотя мне было не до смеха. «Очень жаль, что тебе не хватает мужества, Джарвис, — сказал я, — придется поискать кого-нибудь другого».
Пристыженный Джарвис стал оправдываться, но я прервал его на полуслове. Мой дворецкий, бывший солдат, служил со мной в Индии и был, по-моему, из тех, кому ни бог, ни черт не страшен, особенно второй. Я понял, что теряю понапрасну время. Джарвисы были счастливы отделаться от меня; рассыпаясь в любезностях, они проводили меня до дверей, под которыми стояли два конюха, несколько смутившиеся при моем внезапном появлении. Должно быть, они подслушивали, во всяком случае, стояли достаточно близко к двери, чтоб разобрать каждое сказанное слово. Проходя мимо, я кивнул, они в ответ поклонились, откровенно радуясь моему уходу.