Суровая готика

Из-за такого амбициозного подхода истина эта стала очевидной для сотрудника слишком поздно. Только когда циничный постоялец скрылся, похитив его чемодан с отобранными «связками бумаг», ценными фотографиями, а заодно — и служебными документами, оставив ему в качестве прощального подарка полутруп любопытного Ульхта, слишком успешно исполнявшего роль сыщика-любителя. Убедившись в том, что ничего представляющего коммерческий интерес среди сложенных в чемодан документов нет, чтобы не тратить время на уничтожение такого существенного объема бумаги, бородатый персонаж отдал чемодан на хранение нервному Мазуру — охарактеризовав его как «архив» и сославшись, конечно, на волю самого исчезнувшего профессора фон Штерна.

Что было делать в таких обстоятельствах несчастному сотруднику, еще и непрофессионалу? Он практически завалил секретную операцию, потерял кучу бланков строгой отчетности, да еще и мог в любой момент стать подозреваемым в убийстве и случайно утопшего фон Штерна, и едва дышавшего Ульхта. Он принимает решение. Расстаться с образом фон Штерна. Смыть грим, облачиться в почти подходящую по размеру одежду Ульхта, завернуть его обнаженное тело в одеяло, тайно — через лаз — протащить в здание НКВД и запереть в камере обнаруженным в доме фон Штерна ключом, чтобы, таким образом, косвенно привлечь к расследованию местные силы. В отличие от полного Генриха, который вряд ли мог бы пролезть через лаз, исполнитель роли фон Штерна был человеком сухощавым и проделал все эти манипуляции без труда…

— А кто нарисовал на теле Ульхта руны? — заинтересованно спросил Прошкин. Луна уже взошла так высоко, что могла только спускаться, но о том, чтобы пойти переодеться и наконец-то поспать, коллеги даже не помышляли.

Корнев презрительно махнул кистью:

— Какое это имеет сейчас значение? Важно другое… Вот мы с тобой ночь не спим, переживаем, что делать с этими бланками, а представь, каково тем, кому за них отчитываться! — у Прошкина от такой мысли мгновенно похолодели пальцы на ногах. А Владимир Митрофанович продолжал: — Конечно, организаторы этой операции проявили то, с чем партия нас призывает всемерно бороться — а именно местничество. Так ведь и ты, случается, с Сквирским собачишься…

Прошкин со Сквирским — начальником УГБ НКВД Красносельского района — не собачился. Просто гражданин Валежко, успешно разоблаченный как вредитель, проживал в Красносельском районе, подведомственном капитану Сквирскому, а вредил по месту работы — у Прошкина, в Калининском районе. И конечно, Николай Павлович с полным основанием вписал успешное расследование дела о вредительстве гражданина Валежко в свой статистический отчет по району… Теперь злопамятный товарищ Сквирский, не успевший отчитаться раньше Прошкина, жалуется на несправедливость судьбы и плетет интриги… Об этих истинных обстоятельствах он тут же в излишне эмоциональной манере напомнил Владимиру Митрофановичу. Корнев успокаивающе поднял ладонь:

— Я ведь, Николай, просто для наглядного примера! Чтобы понятно было — всем мы, несмотря на мелкие нюансы, одно общее дело делаем! — уверенно вывел идеологическое основание для последующего смелого плана действий Владимир Митрофанович и продолжал: — Надо бы этому специалисту как-то деликатно вернуть бланки — имущество-то казенное! Как думаешь, Прошкин, обрадуется он такому развитию событий? Ну, и заодно выясним дополнительные существенные обстоятельства недавних происшествий…

Прошкин был всецело согласен с руководителем: если худощавый исполнитель роли фон Штерна до сих пор не застрелился из табельного оружия или, за неимением такового, не вскрыл себе вены, он, конечно, будет счастлив получить утерянные бланки, и товарищу Корневу обязан, что называется, по гроб жизни. Да только как отыскать этого будущего счастливца?

— Через отдел кадров — как же еще? — довольно улыбнулся Корнев. — Фотография его у нас имеется. Да и товарищ Круглов, я почему-то думаю, посодействовать в поисках не откажет!

Прошкин тоже заулыбался — ну и головастый же у него начальник, куда тому английскому Шерлоку Холмсу! Теперь в том, что через пару месяцев Владимир Митрофанович, по возвращении из успешной командировки в Среднюю Азию, займет новую высокую должность, можно было не сомневаться! Даже Прошкин уже догадался: сотрудник, запечатленный на фотографии, один из собеседников Корнева во время экстренного совещания в кабинете товарища Круглова — тот самый загадочный щеголеватый типчик с раздвоенным подбородком, специалист из пятого управления, Густав Иванович. Вот, оказывается, почему «дипломат», сославшись на важные международные дела, отказался «навестить» выздоравливающего товарища Баева. Он опасался, что наблюдательный Саша мог распознать в нем подставного дедушку.

Понятно было и другое: поставив Круглова в известность о заваленном «дипломатом» с залысинами задании, Корнев оказывал Сергею Никифоровичу серьезную услугу, укрепляя позиции нового главного кадровика УГБ, и благодаря этому сам приобретал очень мощную поддержку в суровых руководящих играх. Теперь все складывалось просто замечательно. Хотя за окном слабо мерцали только самые первые намеки на солнечные лучи, ситуация действительно полностью преобразилась к пользе наших героев, как и обещал обряд с выворачиванием рубахи.

— А с этой документацией что делать? — спросил успокоившийся Прошкин, ткнув носком сапога беспорядочно валявшееся на полу содержимое чемодана.

— Ты про макулатуру эту… Что с ней делать? Понятно, что бородатый должен был купить медальон и картографические штудии фон Штерна с пояснительными записками. Но и сам медальон, и записки об «Источнике бессмертия» находятся у нас, — Корнев на минуту задумался — делиться даже второстепенной, на первый взгляд, несущественной информацией было не в его правилах, и, наконец, принял соломоново решение. — Давай, Прошкин, складируем в надежном месте все эти документы, чтобы не смущали неподготовленных граждан в наше отсутствие. Сложи-ка ты все это в том тайном подвале у фон Штерна. И запри хорошенько, — Прошкин понимающе кивнул. В официальном рапорте о подвале теперь не было ни слова. — Вернемся — разберем. Может, что и пригодится. А сейчас все эти бумаги просматривать да сортировать — только время терять попусту!

30

Существует такая замечательная народная сказка — о самоуверенном малолетнем по имени Иван, пренебрегшем увещеваниями умненькой сестрицы Аленушки и напившемся из проточного естественного водоема, а в результате павшем жертвой антисанитарии. Прошкину сейчас смысл мудрой сказки открылся во всей полноте — ему впору было ежеминутно проводить рукой по макушке, проверяя, не начали ли резаться молоденькие рожки, или же осторожно дотрагиваться языком до передних зубов, с ужасом ожидая появления острых вампирьих клыков… Он сидел в подвальной темноте, докуривая последнюю имевшуюся сигарету, и совершенно не хотел выходить на земную поверхность, где злобствовали, упиваясь безграничной властью и сводя личные счеты, всесильные масоны. Масоны таились повсюду — среди капиталистических финансовых воротил и военных атташе, в реакционных правительствах по обе стороны Атлантики, в Рейхстаге и Ватикане, в Коминтерне, среди разоблаченных врагов всех мастей и даже среди советских руководящих работников…

Дело в том, что по своей обычной любознательности Николай Павлович уподобился братцу Иванушке и презрел мудрый совет руководителя не совать носа в фон Штернов архив. Вместо того чтобы надежно запереть бумаги и радостно насвистывая отправиться в рабочий кабинет, а еще лучше в столовую Управления за плотным завтраком, он решил сперва просмотреть попавшие ему в руку сокровища эпистолярного жанра. Отодвинул пару папок со скучными каллиграфическими надписями ПРОТОКОЛЫ, по-канцелярски помещенными над указанием дат, и выбрал папку наиболее романтическую. Ту, что была перевязанная черной, похожей на траурную, шелковой лентой. На самой обложке этой папки черной же тушью и пером был схематично изображен корабельный якорь и написано «spe et fortitudine»[1], а внутри содержались аккуратно разложенные по датам письма. Все они адресовались фон Штерну. Чтобы сэкономить время, Прошкин взял наугад — из середины пачки и начал складывать в текст неразборчивый, но острый и твердый почерк:

Любезный брат мой, Александр Августович!

Даже после всего произошедшего я все еще имею смелость именовать Вас так, поскольку мистическая связь наша много выше суетных волнений черни.

Впрочем, неудобства, причиняемые смутным временем, весьма значительны, и я даже затрудняюсь предполагать, когда еще представится возможность послать Вам весточку со столь же надежным посланцем, не пряча сути за сомнительными эвфемизмами и пышными иносказаниями. Я привык излагать мысль свою прямо и просто — как солдат. Жизнь моя в настоящее время остается совершенно армейской и полна неожиданностей самого горького свойства. Нет, я — как и любой из братьи — не страшусь разделить судьбы безвременно оставившего нас в сиротливом замешательстве Лавра Георгиевича, потому что убежден — не геена, но свет согревающей мудрости примет нас за последними вратами.

Уважая Ваше желание оставить высокий пост, все же вновь униженно прошу Вас не вынуждать добрейшего Владимира Михайловича, на достоинствах которого вы остановили свой выбор, испытывать попусту благосклонности военной судьбы и самолично продолжать хранить до благодатного часа умиротворения враждующих большую печать наших Объединенных лож. Только пока над ней простерта ваша мудрая десница, я спокоен о ее судьбе.