Невыживший ,

Впереди ждали еще сотни квадратных метров наливных полов – серых, ровных, однообразных, как ее жизнь. Люди ходили по ним, катали тележки, и иногда ей казалось, что вместе с ними мимо проходит что-то ценное – то, что потом уже не вернешь. Но она старалась гнать от себя такие мысли – они только отвлекали и мешали.

Алина Верескова работала уборщицей шесть лет. В этом супермаркете – в течение последних двух. Она знала каждую полоску, царапину, каждое пятнышко на полу. И терла день за днем, лишь изредка распрямляясь, чтобы через минуту вновь согнуться и следовать отработанному маршруту.

Но в тот день все пошло наперекосяк. Не сразу, конечно. Утро началось, как обычно. Зато после полудня ей позвонили, и после короткого разговора Верескова уже не могла сосредоточиться. Она возила по полу шваброй, но мысли ее были далеко. И еще ее охватила тревога. Она едва дождалась конца рабочего дня и поспешила домой.

Дети были на кухне, ужинали. Сережа и Оля. Валентин сидел с ними, читал газету. Вернее, разгадывал кроссворд. Глядя на них, Верескова немного успокоилась. И все же она не могла заставить себя перестать думать о том, что узнала днем. Даже Валентин заметил, что она какая-то никакая. Начал расспрашивать, но что она могла ему ответить? Это была тайна, страшная и опасная.

Через некоторое время она занялась делами, детьми и отвлеклась, но ночью, лежа в кровати без сна, в полной темноте, Верескова снова вспоминала то, что предпочла бы забыть. И тогда ей опять стало страшно. Настолько, что она откинула одеяло и тихо, чтобы никого не разбудить, пошла на кухню. За окном лил дождь, он стучал по железному подоконнику – настойчиво, как отчаявшийся и продрогший до костей путник. Верескова прислушалась: нет ли в квартире какого движения. Но все было тихо. Тогда она набрала на сотовом телефоне номер и, прикрыв рот ладонью, приготовилась к разговору.

* * *

Тавридиев был мужчиной, про которого можно сказать «импозантный»: черные с легкой проседью волосы, очки в черепаховой оправе, темно-синий халат в мелкую полоску, бархатные тапочки на босу ногу. Было немного непривычно видеть его без шахматной доски – насколько помнил Самсонов, в первую их встречу профессор не выпускал ее из рук.

Когда полицейский возник на его пороге, Тавридиев расплылся в приветливой, но сдержанной улыбке. Его узкое лицо сразу покрылось сетью морщин, которые не были заметны прежде.

– Хотите кофе? – спросил он, пропуская Самсонова в квартиру. – Жена на даче, и мне приходится быть самому себе хозяином. Но я вроде справляюсь. Она, правда, была уверена, что я пропаду, так что это дело чести. – Он довольно хохотнул и запер за полицейским дверь.

– Лучше чаю, – ответил Самсонов. – Зеленого.

– Как хотите. Не разувайтесь, я все равно буду сегодня пылесосить. Да и тапочек вашего размера у меня нет, – добавил он, придирчиво взглянув на ботинки гостя.

Они прошли на кухню. Окно было открыто настежь, и на подоконнике блестели дождевые капли. Пахло бензином и мокрой пылью.

– Люблю прохладу, – пояснил Тавридиев. – Не выношу жару.

Он включил электрический чайник и сел на табурет. Самсонов устроился напротив, положив папку с материалами дела себе на колени.

– Значит, вспомнили все-таки обо мне, – проговорил Тавридиев, явно довольный визитом полицейского. – Очень хорошо! Подбросите мне дровишек для одной статейки в «Мир…».

– По правде говоря, ваш телефон мне дал Фридрих Николаевич, – признался Самсонов. – Оказалось, вы с ним старые знакомые.

– Ну, он все-таки немножко постарше, чем я, – рассмеялся Тавридиев. – Как тесен мир. Ну, давайте, давайте, рассказывайте, что там у вас? – Он указал глазами на папку.

Самсонов протянул ее психиатру.

– Можно ознакомиться? – Тот вцепился в нее мертвой хваткой. – Прекрасно! Я буду все держать в тайне до конца следствия, обещаю!

– Надеюсь, – кивнул Самсонов. – Там есть довольно шокирующие фотографии, так что…

– Ничего-о, – протянул Тавридиев, уже разглядывая один из снимков. – Это что, сквозные раны, да? Жертву чем-то проткнули?