Инспектор прибыл через несколько минут — коренастый, чисто выбритый, с бронзовым загаром; в темных волосах поблескивала седина; вся его внешность, включая отлично пригнанный синий саржевый костюм и мягкую фетровую шляпу, будто выдавала флотского офицера в отставке. Лицо его говорило о сдержанности, но невинные голубые глаза взирали на мир так искренне и открыто, что на ум приходил именно моряк, а не сыщик. Он кивнул нескольким знакомым в толпе и, завидев меня в отдалении, подошел и поздоровался со мной за руку.
— Откройте дверь, констебль, — тихо приказал он.
Полицейский вынул ключ и отомкнул замок на двери небольшого каменного здания. Толпа тут же дернулась вперед, но Гаттон поднял руку со словами:
— Обождите, джентльмены, прошу вас. Сначала я осмотрюсь, а у мистера Аддисона, — добавил он, заметив, что на лицах моих коллег отразилось разочарование, — имеются особые сведения, которые ему необходимо предоставить в мое распоряжение.
Полицейский посторонился, и я проследовал за инспектором Гаттоном в каменный док.
— Заприте за нами дверь, констебль, — приказал Гат-тон, — и никого не впускайте.
Внутри я огляделся, и то, что предстало моим глазам, было столь странным и наводящим ужас, что навсегда запечатлелось в памяти.
Свет попадал в ангар через четыре зарешеченных окошка, расположенных под самой крышей; снаружи заглянуть в них было невозможно. Палящие солнечные лучи лились сквозь два южных окна, расчерчивая мощеный пол черной тенью от прутьев решетки. Около носилок на коленях стоял человек, являвшийся, как впоследствии выяснилось, хирургом дивизиона; он был как раз в пятне света, отчего казался полосатым. В двух шагах от него мы увидели инспектора полиции, делавшего заметки в блокноте.
На носилках, укрытый простыней по самую шею, лежал тот, кого я поначалу не узнал, настолько чудовищно было лицо, покрытое неописуемыми зелеными пятнами.
Сдерживая готовый вырваться крик ужаса, я был не в силах отвести глаза от кошмарного зрелища.
— О Господи! — наконец пробормотал я. — Да! Это
Хирург поднялся с колен, а инспектор пошел навстречу Гаттону. Я перевел преисполненный ужаса взгляд с носилок на искореженный упаковочный ящик, единственный предмет в этом пустом строении. На него я глядел с не меньшим страхом, чем на мертвеца.
Стальные ленты, скреплявшие упаковку, были сброшены и перекручены, одна стенка разбита в щепки, и на одной из досок крышки я заметил силуэт кошки, грубо нарисованный зеленой краской.
У меня не осталось сомнений: именно этот ящик я видел вчера ночью в гараже Ред-Хауса!
Глава 3. ЗЕЛЕНАЯ СТАТУЭТКА
— А я ведь сказал правду, — начал Гаттон, — у вас в самом деле имеются особые сведения, которыми, надеюсь, вы со мной поделитесь. Видите ли, по телефону мне сообщили некоторые подробности, и по прибытии на место я был рад увидеть вас. Мне в любом случае мне пришлось бы с вами проконсультироваться, особенно о… об этом.
Он показал на предмет у меня в руке. Это была зеленая эмалевая статуэтка, изображавшая женщину с кошачьей головой, припавшую к земле, — изделие египетских мастеров, вероятно, четвертого века до нашей эры. Если учесть, что на ящике был нарисован силуэт кошки, то появление фигурки в моей руке казалось столь поразительным обстоятельством, что как только мне вложили ее в ладонь, я замер, не отводя от нее зачарованного взгляда.
Дивизионный хирург ушел, и в здании остались только трое — полицейский, Гаттон и я. Сэр Маркус Каверли являл собой ужасающий образчик человека, умершего от удушья, и хотя в недалеком будущем предстояло вскрытие, вряд ли могли возникнуть сомнения в причине его смерти. Тело обрело столь плачевный вид, должно быть, в результате падения контейнера в трюм с высоты в тридцать футов, и врач полагал, что все повреждения на трупе посмертные, а сама смерть наступила добрых двенадцать часов тому назад.
— Понимаете, — продолжал Гаттон, — когда ящик разбился, предметы, предположительно находившиеся в карманах сэра Маркуса, выпали и лежали среди обломков. Там мы и обнаружили эту женщину-кошку.
— Однако она могла выпасть и не из его кармана, — сказал я.