— Знаешь, я решил, неплохо бы снова взять твою фамилию. И на людей это тоже произведет благоприятное впечатление. — Эдвард посмотрел на Берту.
Она молча взирала на него с презрительной холодностью.
— Я разговаривал со стариком Бэкотом, он полностью одобряет мою мысль, так что не следует с этим тянуть.
— Полагаю, ты поинтересуешься моим мнением по этому вопросу?
— А я что сейчас делаю?
— Как ты собираешься называться — Лей-Крэддок, Крэддок-Лей или вообще отбросишь Крэддока?
— Честно говоря, этого я пока не обмозговал.
— По-моему, твоя идея — полный бред, — фыркнула Берта.
— Напротив, так будет значительно лучше.
— Послушай, Эдвард, я не постыдилась взять твою фамилию и не вижу ничего зазорного в том, чтобы ты тоже под ней жил.
— Берта, будь же благоразумна. Ты всегда чинишь мне препятствия.
— Не имею ни малейшего желания препятствовать тебе. Если ты считаешь, что моя фамилия придаст тебе важности, можешь ее брать. Назовись кем угодно, хоть Томпкинсом, мне все равно.
— А ты?
— Я? Я останусь миссис Крэддок.
— С твоей стороны это некрасиво. Хоть раз помогла бы мне в чем-то!
— Извини, если я тебя разочаровала. Только не забывай, что все эти годы ты насаждал мне свое видение женщины как домашней скотины: для тебя образцовая жена — это корова, деревенская или салонная. Ужасно жалко, что ты не женился на Фанни Гловер, вы с ней составили бы отличную пару. Думаю, она обожала бы тебя так, как ты этого желаешь. Уж она бы точно не возражала, чтобы ты назвал себя Гловером.
— Нет, ее фамилия мне ни к чему. Гловер — это все равно что Крэддок. Фамилия «Лей» тем и хороша, что принадлежит старинному роду и ее носили твои предки.
— Именно поэтому я предпочла бы, чтобы ты ее не брал.
Глава XXVII
Время тянулось очень медленно. Берта завернулась в свою гордость, точно в мантию, но иногда мантия оказывалась слишком тяжела, и Берта едва выдерживала эту ношу. Сохранять сдержанность, которой Берта себя сковала, часто бывало нестерпимо трудно. Внутри бурлили гнев и ненависть, однако она заставляла себя улыбаться, выглядеть милой и приветливой, какой ее привыкли видеть люди. Берта страшно мучилась душевным одиночеством, ведь ей не с кем было поделиться несчастьем. Поистине страшно, когда не можешь выплеснуть свои горести, страшно быть вечным пленником боли, терзающей сердце. Писателю легче: он может найти утешение в словах, поведать свою тайну, при этом не раскрыв ее; удел женщины — безмолвие.