Куджо побрел прочь. Он опять отряхнулся и беспомощно потрогал лапой нос. Кровь уже запеклась, но нос все болел. Самосознание у собак далеко превосходит их умственные способности, и Куджо не хотелось идти домой. Если он сейчас придет туда, кто-нибудь из троицы – Хозяин, Хозяйка или Мальчик – обязательно заметит, что с ним что-то не в порядке. Может быть, они даже назовут его ПЛОХОЙ СОБАКОЙ. А в этот момент он и сам чувствовал, что он ПЛОХАЯ СОБАКА.
Поэтому вместо того, чтобы идти домой, Куджо направился к ручью, отделявшему владения Кэмберов от участка Гэри Педье, их ближайшего соседа. Он вошел прямо в воду и напился, пытаясь избавиться от этого тошнотворного вкуса и смыть с носа грязь и зеленую известняковую пыль, пытаясь прогнать чувство ПЛОХОЙ СОБАКИ.
Мало-помалу ему становилось лучше. Он вылез из воды и отряхнулся, окружив себя мгновенной радугой из водяных брызг.
Чувство ПЛОХОЙ СОБАКИ ушло, но боль в носу осталась. Он пошел к дому поглядеть, не вернулся ли Мальчик. Каждое утро он провожал большой желтый автобус, увозивший Мальчика куда-то, но в последнюю неделю этот автобус, всегда набитый галдящими ребятишками, что-то не появлялся. Мальчик сидел дома, а иногда мастерил что-нибудь в сарае вместе с Хозяином. Может быть, сегодня автобус приезжал снова. А может, и нет. Он уже забыл о норе и о противном вкусе во рту и помнил только о боли в носу.
Куджо прокладывал себе путь сквозь заросли травы, провожая взглядом попадающихся на пути птиц, но не пытаясь гнаться за ними. Его охота на сегодня закончилась – он это чувствовал. Он был сенбернаром пяти лет, весил двести фунтов и в этот день, 16 июня 1980 года, заразился бешенством.
Семь дней спустя, за тридцать миль от фермы «Семь дубов» в Касл-Роке, в портлендском ресторанчике под названием «Желтая субмарина», встретились двое мужчин. Заведение предлагало большой выбор сандвичей, несколько видов пиццы и пепперони. Над стойкой висело объявление, что с того, кто сможет съесть два «подводных кошмара», плата не взимается; ниже какой-то остряк дописал: «Если вас стошнит, вы платите».
Обычно Вик Трентон не отказывался перехватить здесь парочку сандвичей, но сегодня его мучила такая изжога, что он не рискнул заказать что-либо.
– Похоже, мы увязли в дерьме, – сказал Вик своему собеседнику, который без энтузиазма ковырял вилкой датскую ветчину. Это был Роджер Брикстон, и если уж он ел без энтузиазма, то кто угодно мог понять, что стряслось что-то чрезвычайное. Роджер весил двести семьдесят фунтов, и, когда он садился, казалось, что у него совсем нет коленей. Донна как-то во время их дурашливой постельной возни призналась мужу, что думала, что Роджеру отстрелили колени во Вьетнаме.
– В глубоком дерьме, – подтвердил Роджер. – В таком, что ты даже представить не можешь, старик.
– И ты правда думаешь, что эта поездка что-нибудь решит?
– Может, и нет, – сказал Роджер, – но если мы ее не предпримем, то все пропало. А так, может, и удастся что-нибудь спасти. Нужно подумать. – И он вгрызся в свой сандвич.
– Перерыв в десять дней может нам повредить.
– Хуже, чем есть, уже не будет.
– Ну конечно. Только не забывай про Кеннебанк-бич.
– Лиза там управится.
– Лиза вряд ли управится даже со своей застежкой от лифчика. Но если и так, нужно срочно запускать новую рекламу «Твоя любимая черника». И еще: ты ведь должен встретиться с этим придурком из Мэнского агентства недвижимости.
– Нет уж, встречайся сам.
– Ладно, встречусь, – сказал сердито Вик. – Я уже у себя в шкафу его воображаю.
– Пускай. Это все ерунда по сравнению с Шарпом. Как ты не понимаешь? Шарп с сыном хотят нас видеть.
От одной мысли о пяти днях в Бостоне и пяти в Нью-Йорке Вика бросало в холодный пот. Когда-то они с Роджером шесть лет проработали в агентстве Эллисона в Нью-Йорке, но теперь Вик жил в Касл-Роке, а Роджер с Элсией – в соседнем Бриджтоне, в пятнадцати милях.