— Для тебя я сделаю все, что угодно. И тут мне открылась важная вещь. Я сделал Агате предложение, я восхищался ею, а она была добра и нежна со мной, как ни одна другая женщина, и все же подобные слова ни разу не звучали из наших уст. Я понял вдруг, что принимал все, как должное, как естественный ход событий от знакомства до свадьбы, в то время как нежные чувства — это не один из разделов медицины. Это огненный цветок, что без пищи увянет раньше срока. Я был так занят проблемами, настоящим и мнимыми, что не замечал своей неблагодарности и черствости.
— Я люблю тебя, — признание вырвалось само собой, и я поразился тому, как обходился без него до этого, — Люблю. Агата только загадочно, немного грустно улыбнулась и сменила тему разговора:
— Я ездила в судоходную кампанию.
— Зачем? — насторожился я.
— Разузнать про «Лавинию», корабль, на котором служил твой брат. Дело в том, Джон, — ее чуткие пальцы чуть сильнее сжали мой локоть, — дело в том, что твоего брата не смыло за борт, как было написано в извещении о смерти. Он спрыгнул сам. Ее слова произвели на меня эффект, сравнимый с ударом молнии.
— Но откуда ты это взяла?
— Мне очень жаль, правда. Владелец кампании назвал мне имя человека, который своими глазами видел смерть Джеймса. Как водится, ему никто не поверил. Я отвернулся, чтобы скрыть волнение, однако мне это не удалось.
— Все будет хорошо, — Агата безошибочно угадала мои мысли, — Ты сильнее и старше Джеймса, ты найдешь другой выход. Ради себя.
Ради меня. Но я его не видел. Мной завладели тоска и уныние. В чем смысл бороться, если конец один и его не избежать? Я пожалел о том, что рассказал Агате о найденном письме и попросил помощи. Беседа с духом отца уже ничего не решит. После короткого дневного сна состояние мое улучшилось, и я нашел в себе силы провести время с семьей за чашкой чая. Однако, спустившись в гостиную, застал там только матушку. Она словно постарела за последние несколько дней, что прошли с моего приезда. Несколько дней, что тянулись как вечность, будто я умер и попал в ад.
— Агата еще не спускалась? — спросил я, целуя протянутую руку.
— Она просила ее не беспокоить. Она… она работает. Мы оба понимали, что это означает, но предпочли умолчать.
Лучшая в Лондоне леди-медиум пыталась выполнить мою скоропалительную просьбу, и я также знал, что ей это не удается — дух моего несчастного отца оставался глух к ее призывам. В том месте, куда он попал после смерти, они были, видимо, не слышны.
Мама первой нарушила молчание:
— Мой мальчик, я во многом была не права, но я стремилась уберечь тебя от беды. Ты веришь мне?
— Да, конечно, матушка, — я не понимал, к чему она клонит, но готов был выслушать.
— Ты последний из моих сыновей. Женись на миссис Лонг, живи спокойно и счастливо. Это все, чего я хочу, — она всхлипнула и прижала к лицу белый кружевной платок. Я все еще не понимал, что именно она желала сказать. А может и ничего особенного, просто оправдания старой женщины, слишком долго хранившей ужасный секрет.
— Так и будет, мама. Я вернусь в Лондон, женюсь, и каждое лето буду привозить Вам внуков. Обещаю.
— Не надо! — воскликнула она отчаянно, — Не обещай ничего, ты солжёшь! Джеймс тоже обещал вернуться домой. На крик прибежала миссис Гроув, и я оставил рыдающую матушку на попечение верной экономки. Оставшись в одиночестве, я с новой силой почувствовал прилив тоски. Мне было душно и тесно в доме, душа рвалась куда-то, вдаль, туда, где ей будет легко. Это было новое для меня чувство, я не замечал в себе тяги к путешествиям и перемене мест. Наоборот, родные стены вселяли в меня уверенность и дарили чувство защищенности и душевного комфорта.
Что же изменилось? И сам я себе горько ответил — все. Трудно сказать, что именно осталось прежним. И все же неясная тревога не давала мне покоя.
— Сэр, просили Вам передать. Я принял из рук горничной кожаный кисет, но судя по ощущениям, лежал в нем отнюдь не табак.