Беседа близилась к концу, сотрудник по связям с прессой ободряюще улыбнулся нам и начал собирать бумаги, тикали часы на стене за моей спиной.
Не успел профессиональный разум заткнуть мне рот, как я поддалась волне адреналина и выпалила:
– Хелен, пока вы не ушли, можно задать вам еще один вопрос?
Она улыбнулась.
– Как думаете, мне следует родить ребенка?
Часы остановились. Повисло молчание. Я смотрела прямо ей в глаза и ждала.
После возвращения в Лондон из Берлина я отчаянно пыталась найти объективный, авторитетный, политический, академический ответ на этот вопрос, который могла бы предъявить Нику и использовать для успокоения собственных сомнений. Видите ли, когда собираешь всю самоосознанность, уверенность и интуицию, необходимые для признания, чего ты действительно хочешь, приходится, не торопясь, расспросить себя, действительно ли ты вправе – с моральной, финансовой, эмоциональной, экологической точек зрения – требовать этого.
Может, ты хочешь расстаться с партнером, чтобы переспать с человеком, с которым познакомилась в социальных сетях. Может, хочешь уйти со своей высокооплачиваемой работы и выучиться на преподавателя йоги.
Может, жаждешь съехать из квартиры, которую снимаешь на паях, и перебраться в качестве компаньонки к старушке, которая говорит о себе «не владею компьютером и тем горжусь». Но уже из-за одного того, что эти желания реальны, живучи и нуждаются во внимании, приходится задуматься, насколько вредоносными, безответственными, эгоистичными или наивными они могут оказаться, прежде чем их воплощать.
В моем случае, когда я признала – лично и публично, – что хочу ребенка, пришлось выяснять, действительно ли его рождение– разумное решение для меня, для моих отношений, для карьеры и для в основном невообразимо неопределенного будущего.
Я рассказывала о своей жизни, как Старый Мореход[35], останавливая каждого третьего гостя, хватая его тощей дланью, гипнотизируя блестящими глазами и выплевывая страшные слова снова и снова. Поменявшись ролями с людьми, которые некогда так небрежно спрашивали, хочу ли я ребенка, я теперь бродила по вечеринкам, офисам, интернету и супермаркетам, расспрашивая родителей и не-родителей, как они полагают, следует ли мне родить. Будет ли это правильным, глупым или естественным поступком? Сожалеют ли они, что родили детей; сожалеют ли, что не родили; сожалеют ли, что у них не было выбора? Приводить в этот мир еще одного ребенка – это справедливо, разумно или жестоко? Это проявление доброты, близорукости или эгоизма? Бог свидетель, находиться со мной рядом было тем еще удовольствием.
Я спрашивала собственных родителей, родили бы они меня повторно, если бы знали то, что знают сейчас об изменении климата, возможности вымирания человечества, росте политического экстремизма и социальной несправедливости. Я спрашивала педагогов, социальных работников, климат-активистов, производителей фруктов, юристов и врачей, что такое, по их мнению, акт рождения ребенка – эгоизм или бескорыстие? Это был «поток», и я переживала крайне бурный его отрезок. Я зациклилась на когнитивном диссонансе, явном двоемыслии, позволявшем людям верить, будто нам, возможно, осталось всего шестьдесят урожаев37, и все равно рожать детей. Понимать во всех подробностях климатический кризис, в который мы входим – более чем одна из каждых четырех смертей среди детей младше пяти лет прямо или косвенно связана с экологическими рисками,38 – и вписывать в эту картину еще одного ребенка. Как они это сделали? Почему? Значит ли это, что я тоже могла бы?
Недавно, все еще завороженная ходьбой по канату между надеждой и страхом, между семьей и будущим, я встретилась с колумнистом газеты
– Не скажу, что это было какое-то особенно сознательно проработанное решение, – сказал он, улыбаясь мне над чайничком с чаем «Ассам». – Наверное, я на самом деле не хотел жить без детей. Но с тех самых пор меня преследуют сомнения, правильно ли поступил.
Сомнения вызваны миром, в котором они будут расти, – со стремительно растущими температурами, с истощением почвы, экстремальными климатическими событиями, связанными с климатом войнами за территории, с Британией без Национальной службы здравоохранения, с летальным загрязнением воздуха, растущим неравенством и всем остальным, – или воздействием, которое его дети окажут на и так истощенные природные ресурсы планеты?
– Ну, и то, и другое, – ответил Джордж, и резкие черты лица поочередно отражали то юмор, то печаль. – Меня глубоко беспокоит вопрос, какой будет жизнь, когда дети достигнут моего нынешнего возраста. И все указывает на то, что отстойной. Мы разрушаем систему жизнеобеспечения, и, кажется, никто из властей предержащих не желает положить этому конец. Просто какая-то невероятная неспособность что-то делать! Между намерением и действием падает тень.
Вот черт, думаю я. Он уже перефразирует Томаса Элиота[36].
– Я также сознаю, какое экологическое воздействие оказывает наличие детей, а оно весьма значительно в богатом потребительском обществе, – продолжил Джордж. – Моя младшая дочка хочет то, что есть у ее друзей, ее друзья хотят то, что есть у нее, все хотят все, и к чему это приведет?
Капитализм обещает всеобщее владение всем, но у нас просто нет для этого достаточного экологического пространства – его не существует. В более бедных странах наличие детей оказывает небольшое воздействие на окружающую среду. В Индии провели интересное исследование, показывающее, что люди с самой высокой фертильностью одновременно являются самыми бедными, и большинство оказывают положительное экологическое воздействие, поскольку становятся сборщиками мусора39. Они возвращают отработанные материалы обратно в систему. Но в Британии каждый рождаемый ребенок будет оказывать большое воздействие.
Это, утверждает Джордж, одна из проблем: многие из живущих в экономически развитых странах используют тему перенаселенности как способ уводить в сторону разговор о потребительстве и излишествах Запада.
ebooksa