Например, лишь недавно всплыл факт, что рекомендованный семидневный перерыв в их приеме на самом деле придуман гинекологом Джоном Роком в надежде, что этот период сделает контрацептивную таблетку допустимым средством с точки зрения римского папы, поскольку будет имитировать природный цикл, а не по каким-то причинам здоровья и безопасности41. Как писала клинический и молекулярный фармаколог Элис Хоуорт в
– У меня была очень плохая реакция на таблетки, которые состоят из одного прогестерона, – рассказала Вики.
Мы сидели в ее квартире и ели турецкие вафельные пирожные.
– Я страдала от ужасающих панических атак, казалось, будто бесконечно падаю в лифте. Я не могла выйти из дома, у меня начали появляться суицидальные мысли. Никогда прежде подобного не было, и все появилось почти сразу после начала приема этих таблеток. Тогда я принялась искать информацию о препарате; опрашивала людей, пытаясь выяснить, как на нас действуют гормональные контрацептивы, как работают, кто изучал побочные эффекты.
В рамках кампании Спрэтт побеседовала с живущим в Копенгагене профессором Эйвинном Лидегардом, использовавшим централизованные данные по более чем миллиону датчанок в возрасте 15–34 лет за 16-летний период, чтобы изучить любые связи между гормональной контрацепцией и психическими заболеваниями. Угадайте, что случилось! Он не только выяснил, что женщинам, принимавшим таблетки – либо комплексные (содержащие как эстроген, так и прогестерон), либо только прогестероновые, – чаще прописывали антидепрессанты. Также выяснил существование связи между приемом таблеток и попытками самоубийства, в том числе удавшимися, особенно среди женщин-подростков43. В прошлом году профессор Анжелика Линден Хиршберг с кафедры женского и детского здоровья Каролинского института опубликовала результаты исследования, в рамках которого 340 здоровым женщинам в возрасте 18–35 лет, отобранным методом случайной выборки, давали в течение трех месяцев либо плацебо, либо контрацептивные таблетки, содержащие этинилэстрадиол и левоноргестрел (самые распространенные формы оральных контрацептивов в Европе)44.
По словам Хиршберг, женщины, которым давали настоящие таблетки, оценивали качество жизни как существенно более низкое, нежели получавшие плацебо. Под качеством жизни подразумевались настроение, благополучие, самоконтроль и уровень энергии. Увеличения частоты собственно депрессивных симптомов обнаружено не было; однако опрос, проведенный журналом
– Мы знаем, что есть подгруппа женщин, на которых гормоны в контрацепции действуют физически и психически убийственно, – произнесла она с твердым взором и серьезным лицом. – Но не знаем, насколько велика эта группа, поскольку никто никогда этого по-настоящему не проверял. У нас просто нет данных. А многие из исследований, которые все же проводятся, спонсируются фармацевтическими компаниями, и поэтому опубликованные работы, конечно же, обычно показывают то, что нужно спонсорам46.
В моем случае связь между оральной контрацепцией и резким ухудшением психического здоровья кажется бесспорной. Как ночное «кап-кап-кап» из подтекающего крана, я постепенно, изо дня в день, регулярно пускала вниз по пищеводу то, что заставляло меня терять контроль над телом и разумом.
Я больше этого не хотела. Вот совсем ничего из этого больше не хотела.
Поэтому поставила медную спираль – крохотное, не содержавшее гормонов устройство, поддерживавшее меня в волшебно, незримо, безропотно бесплодном состоянии, в котором, как я считала, должны пребывать все женщины в возрасте между двадцатью и тридцатью, чтобы жить полной жизнью и чтобы их любили мужчины.
Еще в семнадцать лет мне внушили, что от меня и только от меня зависит, не забеременею ли я. Не имело значения, что я отекала и была несчастна от приема таблеток. Не важно, что необходимость принимать их каждый день висела надо мной, как угроза. Я не могла полагаться на то, что мужчина будет контролировать свою фертильность. Беременность происходила бы в моем теле, мне надо позаботиться, чтобы она не произошла. Я не могла рассчитывать на то, что мужчина возьмет на себя равную долю дискомфорта, уныния, бремени. Я не могла расслабиться и рассчитывать, что он все решит: это я должна быть заслоном, сохранять здравый рассудок, нести ответственность. Газеты, политики, учителя, телефильмы и романы Томаса Харди – все твердили, что беременность – это удел глупых, беспечных или потворствующих мужчинам женщин47. Это то, что делали безумные женщины для завлечения мужчины в ловушку. Или бедные, чтобы получить жилье. Или дуры, поскольку «больше ни на что мозгов не хватало».
Беременность была какой-то эгоистичной, отвратительной или несправедливой гадостью, которая рушила жизни мужчин, сокращала период их юности и в которой целиком и полностью виновата женщина.
Пусть я определяла себя как феминистку с тех пор, как отец объяснил этот термин во время велосипедной прогулки в двенадцать лет. Пусть у меня была мать, настолько прогрессивно и толерантно относившаяся к сексу, насколько это возможно для любого взрослого человека. Пусть я выросла в либеральной и образованной семье, все же нарратив «беременность – проблема женщины» в каких-то следовых количествах просочился в мое подсознание.
Именно на этой клумбе неравенства укореняются «годы паники» столь многих из нас. Фертильность, свобода, мера контроля над будущим, на которую может рассчитывать женщина, баланс сил внутри отношений. Кому предстоят большие жертвы в родительской доле, чья карьера на первом месте, какого уровня физического дискомфорта следует ожидать и кто в конечном счете принимает большие решения.
Все это искажается прививаемым чуть ли не с детства взглядом на секс, контрацепцию, беременность и родительство.
Там, на голубой кушетке, я лежала на спине, разведя колени, и широкая белая лампа светила в мои телесные отверстия. Голос дрожал, когда я объясняла, что хочу ребенка, но бойфренд не уверен. Сестра Утешение начала говорить, что, если у меня есть собственные деньги, если я готова, если знаю, что ребенок – именно то, чего хочу, следует просто взять и сделать это. Я могу определять собственное будущее. Я несу ответственность за собственное тело.
Ее слова шокировали и озадачили меня: я не могла решиться родить ребенка. И точно так же не могла сказать Нику, что собираюсь начать попытки забеременеть, как не могла сказать гравитации о планах начать летать. Я верила в гендерное равенство, взаимное уважение, личную автономию. Если это означало рыдать в лист голубой салфеточной бумаги, пока незнакомая женщина запихивает кусок проволоки в мое влагалище, делая меня бесплодной и причиняя боль, и терпеть вплоть до того теоретически возможного момента, когда бойфренд почувствует себя «готовым», – значит, разумеется, это я и должна делать. Если собираюсь стать матерью, значит, надо стать матерью в отношениях. Я видела, как тяжко быть матерью-одиночкой, и в результате хотела сделать это с партнером, который будет на моей стороне. Если это означало, что придется терпеть дискомфорт, недовольство и неудовлетворенность, чтобы его жизнь была такой, какой он хочет ее видеть, значит, это я и должна делать. Если требуется на время отложить то единственное, чего хотелось в жизни, поскольку мой мужчина не был абсолютно уверен, что обстоятельства подходящие, значит, именно это я и должна делать. Все просто: то, чего хотел он, вступало в конфликт с тем, чего хотела я. И, если он не ощущал себя готовым, моя собственная готовность не имела значения.
Теперь я понимаю, что эти абсурдные танцы вокруг моей шейки – фальстарт замены спирали, скрывавший истинное желание просто выдрать эту штуку немедленно, – был позорищем для всех присутствующих. Все мы знали, что мне нужна не новая спираль, а свобода и чувство самоценности, чтобы попросить бойфренда о ребенке. Но я не могла. Как бы я ни любила его, как бы ни доверяла, я не могла продолжать открывать перед ним ящик Пандоры с этим последним, самым главным желанием. Сделать это – значило бы подставиться под последний, главный отказ. Короче говоря, я боялась, что, если продолжать наседать со своей идеей о ребенке, он меня бросит. Риск слишком велик; потеря – слишком опасна; последствия – слишком необратимы. В то первое утро, когда я сказала Нику, что люблю его, терять было нечего. Теперь появилось ощущение, словно я могу потерять все – партнера, воображаемое будущее, шанс стать матерью.
Годы отрицательной психологической обработки внушили мне, что мужчины обзаводятся детьми только при крайней необходимости, женщины ответственны за происходящее в их утробе, и просить мужчину о чем-то, чего хочешь, значит рисковать нарваться на отказ. Факт: из всех мужчин, с которыми я когда-либо занималась сексом, ни один не брал на себя полную ответственность за то, чтобы не сделать меня беременной. Некоторые могли спросить, принимаю ли я таблетки; но большинство не делало и этого.
Мысль о том, что это их сперму, а не мою матку надо как-то изменить, чтобы предотвратить беременность, явно их не посещала. Они эякулировали в меня, прекрасно зная, что может сделать сперматозоид, и явно не испытывали даже тревоги, не говоря уже о заботе или осторожности. Как мне представляется, все они были уверены: я сама воспрепятствую оплодотворению – либо с помощью оральных контрацептивов, либо с помощью экстренного средства, которое принимается наутро, либо со временем сделав аборт. В любом случае, это не их проблема, они не собирались предотвращать ее возникновение.
ebooksa