Хотя эти попытки были не особенно энергичными, я не могла отделаться от ощущения, словно произошла некая сейсмическая перемена и мы танцуем на краю чего-то монументального. Насколько я знала, в среднем требовался год, чтобы забеременеть, так что по ходу дела продолжала строить планы: получить место в колледже, чтобы пройти переподготовку на учителя и работать в школе по соседству, помочь заселиться новому соседу по квартире, писать для газет и журналов, пить спиртное, плавать при любой возможности и время от времени забираться в постель средь бела дня на «фрилансерскую лежку».
Когда в первый раз занималась сексом без всяких гормонов, барьеров и проволочной маленькой петельки в матке, препятствовавшей беременности, меня пронизывал почти опьяняющий трепет. Оболочка из доверия, возможности, любви и облегчения. Впервые в жизни я занималась таким сексом, который мог сделать ребенка; мог привязать меня к этому мужчине до конца дней; мог пустить корни в моем теле и полностью изменить будущее. И все же не сделал этого. В тот день, когда пришли месячные, я проследила провал яйцеклетки, мысленно вглядываясь прямо в свое тело, в себя. В то, чего никогда не было. Это не конец света, далеко нет. Но это и не начало чего-то.
Как обычно, я искала утешения у матери. По дороге домой из ее квартиры, неся с собой огромный атлас мира, выпущенный издательством «Таймс», обремененная грузом жалости к себе, печенья и чая-декаф, плача, поскольку пришли месячные (а я знала, что так и будет), я заметила мужчину, гревшегося на солнышке на болотах Хакни-Маршиз.
– Простите, у вас время есть? – окликнул он меня, коверкая английский.
Он видел слезы, поняла я. Он видел мои глаза, красные и сощуренные под солнечными лучами.
– Два часа дня, – ответила я, заворачивая к нему, ступая с дорожки в нестриженную траву.
– А, так вы англичанка, – отозвался он, ломая меня с хрустом, как шип, как ветку. Я обрадовалась такому началу – трещине, в которую проникает свет[38].
– Да, – подтвердила я, шагая к нему, облегчение и тепло расползались по моей спине под прикосновениями солнца.
– Вы могли бы быть полькой или вообще кем угодно, – пояснил он. – Теперь в нашем аквариуме кого только нет.
Незнакомец отличался характерным сочетанием грязных, отросших ногтей, тренировочных штанов, модного джемпера, густых от кожного сала волос и обветренных бледных рук, которые с ходу говорят о дистрессе, о психическом заболевании, нищете или, вероятнее всего, обо всем сразу. Он дергал длинную желтеющую траву, прокладывая узенькую лысенькую дорожку почвы между скрещенными ногами. Комментарий насчет аквариума был почти слишком заученным, очевидным, но я уже вошла в момент. Поняла это в тот же миг, когда он зацепил мой взгляд.
Я положила гигантский атлас, бросила на землю рюкзак и села по диагонали к его правой ступне.
– Да, можете присесть и присоединиться ко мне, – сказал он, как хозяин дома где-нибудь в северном Лондоне, пригласивший меня на чай. – Будь у меня сэндвич, я предложил бы вам половину.
– Будь у меня сэндвич, я предложила бы половину вам, – ответила я, выравнивая съехавший язычок ботинка.
Я знала, каким-то образом поняла заранее, что разговор с этим человеком пойдет легче, чем с кем угодно из тех, кого я встречу за весь день. Легче, чем с матерью за обедом, когда я сидела и рыдала, поставив на колени тарелку едва попробованной рыбы в панировке и белокочанной капусты, пока на телеэкране мелькали сцены очередного уютного шотландского убийства.
– Ой, у меня же огурец есть. Хотите? – предложила я, вытаскивая из сумки половину огурца. Каждый раз, когда мама уезжает на выходные, мы с сестрой получаем такие свертки с купленными в супермаркете овощами, которым не судьба задерживаться на этом свете и которые точно не долежат до ее возвращения.
– Благодарю, – кивнул он, принимая предложенный овощ с легкой, не нуждающейся в объяснениях фамильярностью человека, точно знавшего, насколько странным временами бывает мир. Знает, что повседневность бывает повседневностью только в том случае, если происходит каждый день. И поэтому сравнительно неудивительно, нестеснительно и непримечательно выходить за пределы обыденного.
– Меня зовут Дэниел, кстати, – добавил он, обдирая с огурца пластиковую пленку. – Кожицу ведь можно есть, правда?
– О да. Меня зовут Нелл. Как слониху, – добавила я, пока он отрывал маленький кусочек огурца острыми, грязными ногтями.
– Как поживаете? – поинтересовался он. Огуречный сок скатывался капельками по ладоням в разворошенную почву у его ног.
– Мне очень грустно, Дэниел, – призналась я, и слова выходили безупречно, чисто – прямо от сердца, без цензуры собственного рта или разума. – Этим утром ко мне пришли месячные, – а потом, без всякой паузы, – …а я хотела забеременеть.
ebooksa