Годы паники. Как принять верное решение, когда все говорят «пора рожать»

После фальстарта (я умудрилась собрать его без важного клапана и, по сути, прижимала к груди пластиковую миску одной рукой, тиская неподключенную ручку другой) насос заработал. Это было восхитительно. С каждым сжатием кисти я чувствовала соответствующее тянущее ощущение в матке и напряжение в спине. Наконец-то я что-то делала.

Ночь шла своим чередом, Ник устал, я решила прилечь. Пару часов спустя я проснулась. Мое тело, казалось, затихло. Пульсация стала слабее. Я ужасно расстроилась. Своей тупой ленивой дремотой я ухитрилась почти остановить процесс. Элиза должна послезавтра ехать на работу, а я все испортила. Поэтому тут же натянула брюки из ткани, сильно заметной в темноте, и направилась к входной двери. Ник, вполне понятно, немного встревожился: еще бы, рожающая партнерша решила направиться в Лондон одна, в пять утра, в темноте, чтобы попытаться родить под кустом остролиста. И вышел вслед за мной – куртку не надел, глаза сонные, но упрямо шагает рядом, сжимая мое плечо и ничего не говоря. Часом позже, когда я добралась до мостика, уже знакомое низкое ощущение снова возникло в спине, и я присела на корточки, глядя в коричневую воду под собой, испытывая облегчение оттого, что оно снова здесь, и дожидаясь, пока оно пройдет.

Я достаточно читала о гипнородах (в смысле, проглядела по диагонали одну книжку, полученную от подруги), чтобы понимать: во время родов нужно темное спокойное пространство, где будешь чувствовать себя полностью расслабленной. В нашей спальне я зажгла три свечи – мама, кажется, покупает их так же регулярно, как хлеб, – и опустилась на колени на кровать. По сей день аромат «номер 1: лайм, мандарин и базилик» способен перенести меня в ту комнату, в тот день, когда я пыталась силой воли выманить сына из своего тела. Я всегда знала, что не хочу слушать музыку во время родов; честно говоря, не могу придумать ничего гаже, чем синкопированные барабаны или прочувствованная вокальная партия в тот момент, когда ты выполняешь самую физически изматывающую работу в жизни. И все же хотелось что-то слушать. Мне надо было отвлечься, ровно настолько, чтобы перестать складываться пополам, как картонная коробка, которую нагрузили сверх меры.

По какой-то необъяснимой причине – этакое полувоспоминание о Рождестве на Radio 4 в сочетании с потребностью в инфантильном утешении – я попросила Ника поставить аудиокнигу о Гарри Поттере. Черт знает, откуда взялось это желание! Никогда не читала и почти не видела ничего из Гарри Поттера, и тем не менее стояла на коленях на постели, крутила бедрами, слушая, как Стивен Фрай с выражением читает историю Сириуса Блэка. Примерно на восьмом часу официальный стрим аудиокниги прервался, и, понимая, что это почему-то для меня важно, Ник нашел альтернативу. Вот так я и провела следующие четыре часа родов, слушая запись в исполнении 15-летней американки азиатского происхождения, читавшей вторую половину второго романа о Гарри Поттере в вебкамеру в своей спальне.

Я была в родах около двадцати четырех часов, когда дело пошло всерьез. Каждый раз, когда очередная густая клякса веса, давления и силы расползалась по телу, я звала Ника с такой настоятельностью и жалобностью, которые были не просто звуком. Я цеплялась за стену с разведенными ногами, с выгнутой дугой шеей, как подозреваемый, которого вот-вот начнет обыскивать полиция, и Ник растирал мне поясницу. Казалось, меня выпихивает в нечто неведомое – темное, тяжелое и крайне огромное. Мое сознательное «я» ощущалось как крохотная трепещущая пленочка на верхушке чего-то непроглядного, неподатливого и не подлежащего контролю. Каждый раз, когда приходила новая схватка, я раскрывала рот, представляла, как подо мной раскрывается шейка, и выдыхала все это давление и мощь, как золотой, завивавшийся спиралью поток воздуха. Всего один раз пришла схватка такой силы, что я скривила лицо в гримасу боли и подумала: нет, нет, нет, пожалуйста, нет. А потом одернула себя. Если начну сопротивляться, бояться, ненавидеть или страшиться судорог, проходящих по телу каждые несколько минут, мне конец. Я не должна бороться с ними. Я должна позволить им приходить и уходить. Я должна через это пройти. И поэтому продолжала дышать, двигаться, воображать, что из моего тела исходит свет. Хватаясь за дверцы комода и содрогаясь в очередной схватке, я чувствовала себя черной дырой, наблюдающей, как крохотная галактика выплывает из ее огромного дышащего тела.

* * *

Меня вырвало. Кусочки ананаса и бейгла с курицей ссыпались на донышко ведра, как горсть ненужной мелочи.

– Давай сюда. Блевотина – мое дело, – сказала Элиза, пока Ник продолжал нажимать мне на спину, словно каким-то образом, приложив достаточную силу, можно выровнять огромное, сдвигающее кости давление внутри, пока таз развертывался, готовясь пропустить через себя ребенка. Я переползла через постель и вцепилась в подоконник, прижалась лицом к холодному черному стеклу и подумала: никогда, ни за что я больше это не повторю.

Горящие свечи плясали на фоне стены, я раскачивалась туда-сюда, пригибала голову к груди и хваталась за Ника, как женщина, попавшая в морскую бурю. В семь вечера Элиза сказала: если хочешь, мы, пожалуй, можем поехать в больницу. Не было способа узнать, насколько дело близко к финалу, и я, хоть и опасалась дороги, с радостью согласилась добраться до больницы и продолжить начатое.

Совет: если вы в родах и планируете рожать в больнице, не приезжайте туда в пересменку. Нас везла мама Ника, стараясь рулить как можно медленнее и мягче, хотя путь и занял всего пару минут. Я стояла на коленях на заднем сиденье, лицом назад, и вжимала голову в подголовник, чувствуя, как отпечатывается ткань обивки на веках. Мы пошли к администратору родильного отделения и увидели, что там горят все светильники, полно народу, а из огромного телевизора вовсю гремит «X-фактор». В каком мире рожающая женщина захочет сидеть на жестком пластиковом стуле под флуоресцентной лампой и пялиться в огроменный бликующий экран?! Я вытащила из сумки полотенце и накрутила его на голову, пытаясь вновь обрести какую-то долю темного, животного покоя, который был дома. Через двадцать минут меня попросили сдать образец мочи (после девяти месяцев писанья в пластиковые пробирки мне это было как два пальца об асфальт), и помню, как зацепила взглядом маленькие сгустки крови, плававшие в пробирке, передавая ее женщине за стойкой.

Меня завели в смотровую и попросили лечь на кушетку под голой белой лампочкой. Знаете, я не имею совершенно ничего против людей, заглядывающих в мою дырку, и не питаю ничего, кроме уважения и восхищения, к сотрудникам сферы здравоохранения. Но что-то подсказывает, что для проведения этого осмотра есть способы получше, чем заставлять женщину, испытывающую довольно серьезный дискомфорт, лежать на спине под слепяще яркой лампочкой, пока ее осматривают.

– Боюсь, у вас раскрытие всего три сантиметра, – сказала акушерка. – Мы не можем взять вас, пока не будет четыре.

Ее слова доходили глухо, словно сквозь стену. Один сантиметр. Мне не хватает одного сантиметра. В своих замечаниях я просила все вопросы и решения во время родов передавать Нику, чтобы сосредоточиться на ближайшей задаче. Из-за низкого PAPP-A, стрептококка группы В и не особенно оптимистичной плаценты врачам пришлось провести ряд наблюдений, прежде чем отослать меня обратно домой. И все это происходило в самый разгар пересменки, поэтому и заняло как минимум час. Новая акушерка предложила поехать домой, принять парацетамол, горячую ванну, и тогда через пару часов я почти наверняка буду готова к госпитализации. И я отправилась обратно. По тем же темным улицам, на заднем сиденье той же машины, ощущая себя опозоренной, как неудачница, как та королева драмы, что требует хирургической операции под общим наркозом, засадив в палец занозу. По возвращении Элиза устроилась в гостиной, свернувшись калачиком в кресле, а я снова принялась таскать тело по спальне, держась за Ника, отжимаясь от стен, чувствуя, как океан внутри пытается вырваться через позвоночник.

Писательница Эми Липтрот описала схватки как «землетрясение, проходящее через твое тело».

Еще до больницы они шли регулярно и длились по нескольку минут подряд. К полуночи шли каждые семь минут и длились по минуте. Они были безжалостны – почти полная блокировка мыслей, плотный черный шум, наполнявший каждый миллиметр тела, неразделимый вес, точка фокуса для всей гравитации вселенной. Я чувствовала себя негибкой трубой, застрявшей в бесконечном беге по кругу, а мои конечности безвольно свисали по бокам, как вялые ленты. Я качала молокоотсосом груди, золотые каскады молозива бежали по упругому плотному животу, и мне отчаянно хотелось, чтобы роды продолжались. Свечи догорали. Стены вокруг, казалось, теплели и становились менее плотными.

В половине второго ночи мы снова решили ехать сдаваться. На этот раз я стонала всю дорогу в машине, стоя на коленях, вжимаясь плечами в сиденье, как спортсмен, пытающийся сдвинуть с места коня. Помню, тетушка говорила, что нужно мычать, как корова, а не скрипеть зубами, поскольку это поможет расслабить влагалище. Я стонала в обивку машины, чувствуя, как адреналин бежит по черепу, точно песок. Вот и все, думала я, у меня будет ребенок.

В этот раз я не смогла подняться по лестнице в предродовое отделение, поэтому ехала в лифте, подставив макушку под масляно-желтый свет лампочки. Когда мы вошли в приемное отделение – с огромной сумкой, бившей Элизу по коленям, и с Ником, поглаживавшим мою потную спину, – я заметила, что одна из рожениц, которая была здесь в прошлый раз, здесь и осталась. Бедняжка просидела еще шесть часов, смотря и слушая воскресные телепрограммы, включенные на полную мощность. Теперь на гигантском экране бушевало какое-то казино-шоу под названием «Радость джекпота». Мы сели на те же места, что и в первый раз, и стали ждать, пока нас примут.

Спустя полчаса акушерка позвала меня в смотровую. Я легла, не снимая полотенца с головы, и развела ноги. Она осмотрела меня, выпрямилась и сказала:

– Боюсь, у вас по-прежнему три сантиметра раскрытия.

Мне хотелось зарыдать. Столько времени, все мое раскачивание, боль, повисание на стенах, и – ничего, никакого результата.

Мне просто не верилось.