— У нее такое бывает, — послышался из темноты спокойный голос мужчины, уже говорившего с Ильей. — Не обращай внимания.
Этот невозмутимый голос вселял в душу Ильи надежду, успокаивал. Он снова прилег.
— В наручниках лучше на боку лежать, самая удобная поза. Тебя Илья зовут?
— Да, откуда ты знаешь?
— Говорили, — я ж здесь с утра томлюсь. Меня можешь пока Володей звать. Говорят, нас всех Атхилоп выбрал на съедение. Видел я таких выбранных с распоротыми животами. Вот и определи, Володя это или Миша — жмурик он и есть жмурик, и имя ему ни к чему. Я ведь в милиции работаю, следователем.
— Что-то мне последнее время на следователей везет.
Илья улегся, как советовал следователь, на бок, ощущая рядом тепло человеческого тела.
— А что, хулиганишь часто?
— Да нет, мне изнасилование шьют. Но это, похоже, меня девица подставила, напоила, гадюка…
— Это дело частое. Ты им признание-то подписал?
— Нет.
— Вот это правильно. Они тебя, понятное дело, раскручивали. И правильно, что не подписал. Но теперь-то дело твое закроют.
— Почему это?
— Да ты не переживай: то закроют, другое откроют весной, когда воду из речушки спустят, да нас с тобой на дне протухших найдут.
Легкомысленное отношение привыкшего к покойникам следователя не нравилось Илье, но он решил поддержать эту тему.
— Я думал, нас на консервы пустят. У них ведь целая фабрика под кладбищем.
— Насчет консервов не знаю. Но после праздников они трупы в реку кидают и обязательно крест надгробный привязывают, это у них, атхилоповцев, так положено.
— Почему крест?
— А это ты у них спроси, — пошутил Володя из темноты. Илье вообще казалось, что он серьезно не говорит. — У них еще летние торжества в самые белые ночи. Тоже людишек распарывают. Летом много жертв приносят, и детей малых тоже, сволочи. У них тут это принято.
Илья прислушался. Заунывная песня доносилась издалека, то стихая, то приближаясь… Это относил звук ее ветер, иногда особенно резкие его порывы хлопали плохо прикрепленной крышей склепа. И от всего этого: завывания ветра, хлопанья крыши, доносящегося издали пения, света луны, проникающего сквозь сетку склепа… — было тоскливо и как-то безнадежно на душе.